Таким образом, нынешние “розовые” не имеют вообще никакой серьезной позитивной модели и даже стройной идеологической концепции. Наблюдение за членами в КПРФ в Думе и вовсе приводит к ужасающим выводам — этим людям все глубоко безразлично, кроме своего личного возвращения к социальным постам, утерянным в ходе реформ.
БЕЗЫСХОДНЫЙ МОНАРХИЗМ
Не менее печально дело обстоит и среди “правых”, “белых” (“бледных”). Здесь либо маскарад (казаки, поручики, хоругви), либо архаическая черносотенность, сдобренная сугубо советскими шизофрениками, безответственный антисемитизм (который на самом деле ничего не может толком объяснить), либо православно-монархическая риторика, которая также не учитывает глубинных исторических причин краха Империи, как нынешние коммунисты не учитывают глубинных причин распада СССР. Так же нет никакой позитивной программы, лозунги выдаются за идеологию, аргументы подменяются эмоциями. О фашистах и говорить нечего — чаще всего это просто сбрендившие менты, либо подростки-идиоты. При этом наши “фашисты” понимают себя как крайне правых, т. е. отличаются предельным антикоммунизмом и шовинизмом.
БАЦИЛЛА БЕЗДАРНОСТИ ПОРАЗИЛА ЛИДЕРОВ
Отсутствие позитивной и стройной идеологии у каждой из двух половин объединенной оппозиции совершенно естественно приводит к отсутствию таковой и на уровне объединения. Две неопределенные и безответственные, бездарные и недоделанные формы соединяются в нечто еще более чудовищное и уродливое. Это не “красно-коричневые”, но пародия на них. Следы глубокого биологического вырождения, отмечающего черты большинства патриотических лидеров, дополняют картину.
Неужели с таким набором можно всерьез рассчитывать на победу над умным, исторически сознательным и идеологически развитым и единым противником?
Конечно, на индивидуальном уровне российские либералы недалеко ушли от патриотов. Но за них думает Запад. А это серьезно, это сотни аналитических центров, миллионы долларов, структурная поддержка правительства США и руководства НАТО. В такой ситуации даже законченный идиот сможет развалить страну, особенно если учесть, сколь бездарный, но жадный до власти и славы контингент находится на противоположном политическом полюсе.
Провал патриотов и на сегодняшнем, и на предыдущем, и на будущем этапе имел, имеет и будет иметь, в первую очередь, идеологическую причину.
Я давно заметил одно асимметричное явление: на патриотических вечерах и митингах невозможно отделаться от чувства, что сидящие в зале простые патриоты гораздо умнее, глубже и подготовленней, чем пребывающие на сцене и выступающие в роли “пастырей”. Не то, чтобы каждый по отдельности зритель умнее. Нет, это не так. Но все вместе рядовые патриоты чувствуют и понимают все здоровее и чище, чем лидеры.
Постепенно эта замеченная мной еще в 91-92-м годах аномалия привела к полному отчуждению масс от политических вождей. Возникла стена непонимания. Постепенно органичное единство, солидарность, общность мысли и действия, намечавшиеся на первом героическом этапе (осада “Останкино”, май 1993-го, защита “Белого дома”), сменились апатией, усталостью и отчуждением. Многие объясняют это депрессией от чреды поражений и полного отсутствия реальных побед. На самом деле, постепенно сказывается идеологический вакуум, неспособность разработать и оформить синтетическое мировоззрение. В дальнейшем эти процессы только усилятся. На чудо здесь надеяться не стоит. Фатальные ошибки, типа голосований за Лебедя, необоснованных надежд на КПРФ, увлечения балаганной ЛДПР и другими, еще более провальными проектами, будут не сокращаться, а множиться.
Идеологический вопрос — главный, центральный. Именно он является ключевым для всей патриотической оппозиции. Отрицать это может только человек, которому в глубине души ход русской истории довольно безразличен, а личные и групповые интересы затмевают судьбу нации, сколько бы альтруистических и высоких слов при этом ни произносилось.
ГДЕ ИСКАТЬ АЛЬТЕРНАТИВУ?
Единственный адекватный ответ на запрос времени следует искать в направлении, где левые и правые тенденции, социальное и национальное были бы объединены в настоящем и глубоком синтезе.
При этом следует искать вехи такого синтеза именно в собственной, а не в среднеевропейской истории 30-40-х годов. Обратившись, например, к ситуации середины XIX — начала ХХ веков, к предреволюционной эпохе, мы практически сразу сталкиваемся с целым спектром политических и идеологических тенденций, которые во многом отвечают требованиям искомого синтеза. Речь идет о той идейной среде, в которой вызрела Революция. Показательно, что большевики были здесь до поры до времени не самой главной силой. Русская Революция черпала свои энергии из огромного блока идей и партий, кругов и салонов, которые разделяли две общие установки — социальный утопизм и веру в мессианское предназначение России. В своей книге “Идеология национал-большевизма” Михаил Агурский блестяще выстроил генеалогию этого направления, уходящего одновременно и к декабристам, и к славянофилам, и к народникам, и к социал-демократам, и к мыслителям Серебряного века, и к эсерам, и в конце концов к большевикам.
Имя этой тенденции — национал-большевизм.
Самым известным его представителем, охотно называвшим себя самого и своих единомышленников этим именем, был Николай Устрялов. Выходец из кадетской партии, последовательный националист, изначально примкнувший к белым и занимавший высокий пост в правительстве Колчака, Устрялов быстро понял национальный характер большевистской власти и антинациональную, атлантистскую миссию белого дела. Оставаясь в эмиграции, в Харбине, где он работал простым библиотекарем, Устрялов пропагандировал свои взгляды в Советской России и в среде тех, кто ее покинул. Он был основателем движения “сменовеховства”, которое оказало огромное влияние на идеологическую ситуацию в самой России. По отношению к Устрялову определялись позиции в период внутрипартийной полемики вначале между Троцким и Зиновьевым — Каменевым-Сталиным, позже между Зиновьевым-Каменевым-Бухариным уже против Сталина. Показательно, что последовательнее всех придерживался линии Устрялова именно Сталин на всех этапах внутрипартийной борьбы.
Аналогичное движение существовало в те же 20-30-е годы и в Германии. В самом широком смысле оно называлось “Консервативной Революцией” и было представлено такими гениальными мыслителями, как Освальд Шпенглер, Мартин Хайдеггер, Эрнст Юнгер, Артур Мюллер ван дер Брук, Герман Вирт. Но собственно национал-большевистским было его левое крыло, вождем которого был замечательный политик и публицист Эрнст Никиш. Никиш написал в 1932 году пророческую книгу — “Гитлер — злой рок для Германии”, в которой он с поразительной прозорливостью указывал на причину грядущей катастрофы, в случае прихода национал-социалистов к власти. Самой страшной ошибкой он считал расизм, антикоммунизм, славянофобию и солидарность с англосаксами и капиталистическими тенденциями. Он оказался сто раз прав. В 1937 году Никиш был схвачен нацистами и приговорен к пожизненному заключению
Но не только эти исторические национал-большевики олицетворяют данное идеологическое и мировоззренческое направление. Оно гораздо шире и многообразнее. Устрялов и Никиш лишь обобщили и систематизировали, свели воедино основные силовые линии, определявшие национальные и социальные традиции России и Германии. В этом синтезе сошлись и Хомяков, и Чаадаев, и Герцен, и Аксаков, и Леонтьев, и Бакунин, и Мережковский, и Ленин. Национал-большевизм был не просто политической силой, но историческим методом, философской школой, мировоззренческой платформой, намного превышающей политические кружки или литературные издания.
ПРИНЦИПЫ НАЦИОНАЛ-БОЛЬШЕВИЗМА
Национал-большевизм — сугубо русская идеология, она традиционно и изначально сочетала в себе революционно-бунтарские, социальные (левые) мотивы с глубоким мистическим национализмом, безграничной любовью к тайне России, к ее уникальной и парадоксальной судьбе. Исторически это направление отличалось в высшей степени критическим отношением к либерально-бюрократической монархии Романовых (кстати, и сами славянофилы ненавидели Петра и резко критиковали Санкт-Петербургский период русской истории). Сомнение вызывала и синодальная послераскольная Церковь, подчиненная светским властям, послушная и формальная, часто лицемерная.
Но, вместе с тем, не западничество, не “просвещенная” Европа рассматривалась национал-большевиками и их предшественниками как образец для подражания. Напротив, Запад и все с ним связанное вызывало глубокую неприязнь. Отсюда, кстати, ненависть к капитализму, считавшемуся и являющемуся именно западным явлением (см. труды Макса Вебера и Вернера Зомбарта). Капитализм рассматривался национал-большевиками как экономическое воплощение философии индивидуализма, развившегося на католическом и протестантском Западе. Социализм же, общинный строй, считался сугубо традиционной православной и, шире, евразийской социальной системой. Оппозиция Запад-Восток виделась и как религиозная (католичество + протестантизм + Французское Просвещение — с одной стороны, византизм, православие — с другой), и как экономическая (капитализм с одной стороны, социализм с другой). Но социализм, предлагаемый национал-большевиками, был недогматическим, гибким, привязанным к национально-религиозным, этическим, а не абстрактно-теоретическим принципам. Тезис о диктатуре пролетариата не признавался. Вместо него утвердилась диктатура труда, в том числе крестьянского, сохранение мелкой частной собственности, особенно на селе, утверждался культ семьи, спартанского образа жизни, этика самопожертвования и героическая мораль преодоления инерции. Правая версия этой идеологии встречается в теории Нового Средневековья Бердяева, в мистико-теократической утопии Мережковского. Левый вариант восходит к доктринам Лаврова, Михайловского, Герцена, братьев Серно-Соловьевичей, Кельсиева, левых эсеров (хотя никакой догматической ортодоксии в этих вопросах не существовало). Идеология была открытой, гибкой, настаивающей лишь на соблюдении основных силовых направлений. В частностях были возможны самые разнообразные решения, что могло привести исторических национал-большевиков как к признанию Советской власти, так и к ее радикальному отвержению. Революция понималась национально, патриотически. Новое общество, новый порядок должен был быть подчеркнуто русским — национальным и универсальным одновременно, каким и является в идеале русский человек, “всечеловек” Достоевского. Именно так и понимался долгое время “интернационализм” русскими революционерами — не как космополитическое смешение, но как триумф русской духовной мессианской всечеловечности.