ПИСАТЕЛЬ БЕЗ ГОЛОВЫ
КОГДА ПОЯВИЛАСЬ его взахлеб разрекламированная первая книга (и на фотографиях автор был почему-то без головы), публика — то есть мы с вами — сочла это просто шуткой, подогревающей эпатаж. Был вообще бум на издательские фокусы: книги, начинающиеся с обеих сторон, или с середины, или совсем лишенные каких бы то ни было слов. Так что на этом балаганном фоне отсутствие у автора головы даже и не привлекало особого внимания. Тем более что срезана она была довольно аккуратно — никаких там сгустков запекшейся крови, ни даже намека на анатомическое пособие в разрезе, — пустое место.
Когда книга, выпущенная небольшим экспериментальным тиражом, быстро разошлась и заняла первое место в таблице бестселлеров, сместив на второе незабвенные “Репортажи из нужника”, издатели осмелели и стали выдавать в свет новые романы этого автора. Фотографии были те же: без головы. Появились первые интервью с ним в центровых журналах и газетах, первые телепроблески — пока только отражения от всепокорительного сияния новой звезды. Все ждали, когда же наконец появится телеинтервью с таким башковитым писателем. Но — всеобщее разочарование и вспышка еще более острого интереса — он отказался позировать перед камерой. Издатели, нагревшие руки, и без того сплошь унизанные бриллиантами, на его книгах, сообщались с автором только письменно, фотографии присылал он сам, становившийся уже человеком-легендой. Прошел и взволновал всех слух, что некто без головы явился в фотоателье и был снят в профиль и анфас, но, конечно, оказалось, что это всего лишь рекламный трюк для привлечения клиентов.
Очевидно, чтобы хоть как-то вознаградить озадаченную публику за свой каприз, писатель продолжал — впрочем, тоже заочно, письменно — давать интервью для газет и журналов, не забывая всякий раз приложить к заполненной анкете новую фотографию, соответственно жанру издания: в идеально облегающем смокинге (для ж-ла “Светские пакости”), в лыжном свитере с мощным отворотом (для ж-ла “Ничего, кроме спорта”), в белом бесформенно-восточном одеянии (для ж-ла “Вестник пустыни”) и даже во флотском бушлате нараспашку (для ж-ла “Матерый и матерный”). Публика шалела, да и только. Но любая тайна, как известно, в конце концов созревает до раскрытия…
Рецензент издательства “Бывший патриот” Андрей Семибрат был, без преувеличения говоря, чернорабочим литературы. Если за перевод и за редактуру платили крохи — то можно представить себе, какие крошки сыпались в карман рецензента. Впрочем, от корки до корки Семибрат прочел по неопытности только первый поступивший к нему роман, и было это делом, наверное, не менее тяжким, чем для зэка — работа на лесоповале. Закрыв прочитанный роман в тупом оцепенении, Семибрат понимал только одно: еще один такой роман — и он окажется в смирительной рубашке. Читая (уже с пятого на десятое) следующий, Семибрат вспоминал своего рецензентского первенца с нежностью. Казалось бы, гаже этого бреда уже ничего быть не может — но вот к нему поступил третий роман, и Семибрат окунулся в такую мерзость, что опомниться ему помог только четвертый роман — настоящий омут словоиспражнений. Невероятно, но так: романы сменяли друг друга по восходящей к пику идиотизма линии. Семибрат, поначалу боявшийся сойти с ума, понял, что на все читаемое надо смотреть сквозь призму слегка идиотичного юмора. Идея оказалась спасительной: теперь он только посмеивался, читая груды бреда, и постепенно даже стал находить в этом особое маразматическое удовольствие.
Листы календаря летели со счетов времени, и Семибрату стало надоедать это странное, ставшее его профессией занятие. К тому же и авторы стали писать уже как будто лучше, но при этом, теряя свою — пусть бредовую, но зато свою, неповторимую — языковую индивидуальность. Похоже, пришла новая мода бумагоистребления: если раньше каждый предпочитал удивить мир, ошарашить и облапошить, неважно чем — лишь бы заметили, то теперь авторы словно сговорились писать совершенно одним компьютерно-безликим языком, очевидно, надеясь на синхронное превращение в робота и читателя. И это направление оказалось для Семибрата более опасным, чем головоломные перьевые трюки, исчезнувшие по велению времени. Эту разумную и занудную писанину уже нельзя было читать сквозь защитную призму спасительно-идиотичного юмора: самый едкий критик не усмотрел бы в кирпичном потоке этих фраз никакого слабого места. Бредовые кривляния прежних авторов хоть оставляли эту надежду — новые же были до того разумны в своей занудности, что даже такой тертый калач, как Семибрат, понял, что спасение одно: увольнение. Но он уже так привык, так вжился в свою рецензентскую должность, что решил остаться и сразиться с новыми титанами. Да вот что было странно: в те незабвенно-милые времена, когда он почитывал бредни старой школы и покатывался со смеху, сами их авторы как-то оставались в тени — а вот теперь, когда писанина у них пошла на один манер, то ясно проступил и общий образ писателя нового времени: писателя без головы.