— Здесь упала бомба?
— Здесь, — отвечают.
— Посмотрите, есть на бомбе какой-нибудь знак!
— Да вы сами сходите и посмотрите…
— Не могу, — ответствует вояка, — все мои подчиненные уже подорвались, я один остался.
— А как же теперь быть-то? — закручинилось гражданское население в лице Габо.
— Так вон же девочка стоит! — оживлялся я в роли смышленого вояки. — Девочка, а девочка, сходи посмотри на бомбочку, какая она есть.
— Как можно! Ребенок же! Вдруг бомба взорвется! И девочка погибнет! — продолжает Габо.
Но я, чуть заикаясь, но весьма бодро отзываюсь:
— Ну и что? Война без жертв не бывает!
… Я и до сих пор не могу понять, как мы с Габо решились так шутить! И почему потом нам это никак не аукнулось?
Но Сталин хохотал над нашим представлением буквально до слез. В тон ему посмеивались и другие. Но до слез смеялся только он один…
Теперь-то мне думается: не над нами ли, распоясавшимися не в меру, смеялся в тот вечер этот могущественный человек? Не над нашей ли прорвавшейся дуростью?..
Однако, видимо, что-то же до меня дошло и возникла в душе смутная необходимость как-то скрасить “буйство” нашей с Габо фантазии… Но как? Дело, как говорится, сделано…
А вечер с тостами все продолжается, и Сталин к нам по-прежнему относится доброжелательно, и вообще ведет себя как дружелюбный, гостеприимный хозяин! Более того, когда мы прощались — он неожиданно поклонился нам, театрально, по-рыцарски, махнув рукой…
А когда мы с Габо остались наедине, он не без тревоги прошептал:
— По-моему, Сережа, мы с тобой перебрали! С этой сценкой… с этой фуражкой!
Но что теперь? Сделанного не воротишь, решили: что будет, то будет…
И пошли спать. А наутро раздался звонок. Звонил председатель Комитета искусств М. Б. Храпченко. Спрашиваю его не очень бойко:
— Ну как там… Михаил Борисович?
Помолчал. Хмыкнул. Отозвался:
— Как… Вы ходили по острию ножа…
Счастливы были мы с Габо, что стали авторами Государственного Гимна? Очень. Не передать словами, как. И сегодня я за себя и за умершего своего друга говорю: “Да, были счастливы”.
В НОЧЬ НА НОВЫЙ, 1944, год по Всесоюзному радио прозвучал новый Гимн Советского Союза. Он прозвучал мощной здравицей в честь советского народа, армия которого освободила оккупированную территорию и ломала хребет фашизму.
Не стану проговаривать банальности, мол, под звуки этого Гимна вставала поутру вся наша некогда Великая Держава, он звучал в дни всех наших Побед на земле, в небе, в космосе, на море…
Это Гимн той могучей, самоотверженной страны, которая отстояла весь мир от фашизма, той страны, которая заставляла себя уважать все другие государства.
И вот читаю в газете о себе: мол, гуманно ли напоминать сейчас Сергею Михалкову этот постыдный и бездарный, с точки зрения поэзии, текст…
А не подзабыли ли вы, как вы все вставали в залах разных совещаний-собраний, когда звучал этот Гимн? Я не забыл, как многие из вас на тех же собраниях-совещаниях восхваляли очередное постановление партии и правительства, а также лично Н. С. Хрущева, Л. И. Брежнева и т. д. и т. п. Ну да ладно, оставляю всяческие выпады и злопыхательства на совести современных сикофантов (если она у них еще имеется).
… Прошло шесть лет.
1949 год. В Москву с официальным визитом прибыл Мао Цзэдун.
В честь вождя коммунистического Китая китайское посольство устроило прием в ресторане гостиницы “Метрополь”. Я не ожидал увидеть на этом приеме Сталина — он не выезжал на приемы вне Кремля. На этот раз его присутствие в “Метрополе” доставило немало забот службам, обеспечивающим охрану. Видимо, поэтому стол для самых высоких гостей был установлен в сравнительно небольшом зале ресторана. Остальные приглашенные гости, попавшие в этот зал, находились в непосредственной близости от сидящих за столом.
Рядом со мною оказался Н. А. Михайлов — первый секретарь ЦК ВЛКСМ.
В какой-то момент Сталин, сидящий рядом с Мао Цзэдуном, спросил о чем-то маршала С. М. Буденного. Тот обернулся в нашу сторону и утвердительно кивнул. Неожиданно, приподняв бокал, Сталин достаточно громко произнес мою фамилию.
Мне показалось, что я ослышался. Но Н. А. Михайлов сделал шаг вперед, решив, что Сталин обращается к нему. Однако охрана преградила ему дорогу. Тогда Сталин, глядя в мою сторону, повторил:
— Михалков!
Указывая на меня Мао Цзэдуну, Сталин произнес:
— Это Михалков! Он смотрит на нас, как на детей!