А недоброжелателей, да и открытых ненавистников у Михаила Петровича, тоже всегда было с избытком начиная с конца 50-х - начала 60-х годов, когда первые его статьи и книги - яркие, страстные, бичующие беспринципность, творческую немощь возведенных в ранг “неприкосновенных” литературных чиновников, развенчивающие космополитическую и релятивистскую сущность идеологических оборотней от марксизма, - не могли не вызвать раздражение и гнев литературных приспособленцев всех мастей и рангов. Особенно усилились нападки на Лобанова со стороны “воинственных марксистов” после выхода его книги “Мужество человечности” в 1969 году. В каких только грехах не обвиняли его! И в почвенничестве, и в славянофильстве, и в антиисторичности (как тут не вспомнить пресловутую статью “Против антиисторизма” тогдашнего зав. отделом ЦК КПСС Александра Яковлева (АНИ), ставшего впоследствии “архитектором” перестройки и одним из главных разрушителей Советского Союза); русофобы обвиняли его в монархизме и фашизме (?!), в воспевании патриархальщины, коммунистические идеологи - в игнорировании классового подхода, диссиденты - в национализме и тенденциозности. А он, словно бы не обращая внимания на улюлюкания как справа, так и слева, оставался самим собой, страстно отстаивая подлинные художественные и духовные ценности и столь же страстно и яростно разоблачая суррогат в литературе.
В 70-е годы у Михаила Петровича выходят книги, ставшие вехами в развитии русской критической мысли, - это прежде всего “Надежда исканий”, “Размышления о литературе и жизни” и художественно-биографические повествования об А. Н. Островском и С. Т. Аксакове, изданные “Молодой гвардией” в серии “Жизнь замечательных людей”. Не говорю уже о многочисленных статьях, опубликованных в журналах “Наш современник”, “Молодая гвардия”, “Волга” и других, среди которых прежде всего отмечу опубликованную в 1982 году в журнале “Волга” превосходную статью “Освобождение”, поистине потрясшую все слои общества, включая всемогущий Центральный Комитет партии. В статье, анализирующей роман М. Алексеева “Драчуны”, впервые со всей остротой было сказано о тех бедах, которые принесла стране насильственная коллективизация, о голоде 1933 года, о провальных ошибках руководства страны в ту эпоху. Известно, что за публикацию этой лобановской статьи был снят главный редактор “Волги”, а на секретариате Правления Союза писателей сам Михаил Петрович был подвергнут беспощадному остракизму…
Помню, как болезненно он переживал развернувшийся вокруг статьи критиканский шабаш, но прекрасно помню и то, что никаких, даже мельчайших, признаков покаяннического толка, которых от него ждали и в институте, и в секретариате Союза писателей, Михаил Петрович не выказывал, хотя прекрасно понимал: без покаяния ему перекроют дорогу в печатные органы. Что в скором времени и произошло…
Вспоминаю 88-й, 89-й, 90-й и 91-й годы, свои хождения по митингам в Москве и с горечью признаюсь, что кое-что в “демократической” трескотне отдельных болтунов типа Г. Попова или А. Собчака мне представлялось тогда справедливым. А “защиту” Ельцина от “нападок” Горбачева и его соратников многие из нас на первых порах и впрямь признавали чуть ли не гражданским долгом, ей-Богу! Помню, что и Михаил Петрович поначалу связывал какие-то надежды с Ельциным, расспрашивал меня о нем (мне в Свердловске в молодые годы довелось поработать под “командованием” этого тупоголового властолюбца)… Вскоре, правда, большинство из нас прозрело, и мы поняли, что страна наша попала в лапы компрадорских наймитов США и Запада, а население ее, оболваненное средствами массовой информации, превратилось в послушное стадо кастратов.
И Михаил Петрович с присущей ему страстностью направил свой дар критика-полемиста на создание статей-памфлетов, разоблачающих преступный режим Ельцина и Ко. В журнала “Молодая гвардия”, “Наш современник”, в боевых патриотических газетах “Завтра”, “Советская Россия” стали появляться его мудрые статьи, которые наряду со статьями В. Бушина, С. Кара-Мурзы, В. Бондаренко и других видных публицистов-патриотов способствовали и способствуют пробуждению зомбированного населения.
В своей попытке рассказать о своем старшем друге-наставнике я невольно заговорил несколько приподнятым, что ли, тоном. Но я вовсе не намерен лепить из Лобанова иконописный лик, ибо человек он сложный, наделенный, как и многие творческие люди, характером взрывчатым, неуравновешенным. Мне нередко доводилось видеть Михаила Петровича и сильно раздраженным, сердитым и… даже гневным. Правда, гневливые вспышки у него проходили довольно быстро, а вот сердитость нередко доставляла много неприятных ощущений тем, на кого она была направлена. Михаил Петрович долго не прощает нанесенной ему даже маленькой обиды, что нередко и служило поводом для обвинений его в самовлюбленности, в гордыне, хотя обвинения эти вовсе не соответствуют действительности. Да, Михаил Петрович - человек обидчивый, знающий себе цену, но никогда он не страдал не только манией величия, но и вполне, как говорится, законным честолюбием. Скорее, наоборот, скромность его иногда доходит чуть ли не до самоуничижения, а мы ведь все прекрасно сознавали, сознаем, что имеем дело с человеком выдающихся способностей и кристальной честности. Он всегда олицетворял для нас совесть русской литературы в значительно большей степени, чем даже общепризнанные литературные авторитеты второй половины нынешнего столетия - с этим, думаю, согласятся и сами авторитеты от Юрия Бондарева, Василия Белова, Валентина Распутина до Юрия Кузнецова, Владимира Бондаренко, Петра Краснова.
Между прочим, впервые характеристику Михаилу Петровичу как совести нашей литературы я услышал из уст Егора Исаева, кажется, году в 1978-м, и это меня несказанно порадовало, ибо как раз в этот период окрепла моя дружба с Лобановым, именно в эти годы я стал вполне осознавать его величие и благородство как литератора и человека.
Владимир БУШИН РОМАНОВЫ И ЕЛЬЦИН
В памяти потрясенного человечества надолго сохранятся все подробности грандиозного церемониала погребения в Петропавловском соборе Ленинграда многострадальных и уже несколько замусоленных экспертами и телевизионщиками “екатеринбургских останков”. И под сводами собора и на наших телеэкранах все было величественно, впечатляюще, проникновенно…
Правда, как во всяком грандиозном деле, не обошлось, конечно, без двух-трех промашек. Так, телерепортер, движимый благородным желанием еще более наддать по части величавости, вдруг трагическим голосом прочитал известные строки Ахматовой:
Когда погребают эпоху,
Надгробный псалом не звучит…
Это было несколько странно, ибо, во-первых, эпоха Николая погребена еще в феврале 1917 года; во-вторых, “надгробный псалом” как раз внятно звучал, - настоятель собора о. Борис усердствовал как мог.
Последующие строки четверостишья удручали еще больше:
Крапиве и чертополоху
Украсить ее предстоит.
Ну как же так! Кругом такая лепота, на лицах участников действа - скорбь, в их сердцах - благоговение, и вдруг во весь голос упоминание о столь непрезентабельных представителях флоры! Еще хорошо, если Галина Старовойтова, появлявшаяся на экране раз пять в прозрачной траурной шляпе с явным намерением посильно украсить церемониал, не приняла эту “крапиву” на свой счет, а Эдуард Радзинский, мелькнувший с тем же намерением только разок, не посчитал, что “чертополох” адресуется именно ему…
Мне показалось странным, лишним и то, что тележурналист счел возможным и нужным заявить, будто за всю нашу долгую историю только один Николай из всех русских правителей получил в народе прозвище Кровавый. Право, уж в такой-то день могли бы удержаться, промолчать, как промолчали же, допустим, о Распутине, о его хотя бы записочках царю в таком духе: “Папа милай надо пособить человечку назначь его министром кланяюсь и целую ручки маме Григорий”.
ИНТЕРНАЦИОНАЛИЗМ ИЛИ ИДИОТИЗМ?
Есть в мировой истории, пожалуй, лишь один аналог мистической верности русских царей немецкому выбору. Это - столько же мистическая приверженность советских руководителей первого поколения к еврейкам. Еврейками были жены не только Троцкого, Зиновьева, Каменева, Кагановича, Литвинова, Ягоды, Ярославского, редактора “Правды” Мехлиса, редактора “Известий” Стеклова (Нахамкиса), начальника Политуправления Красной Армии Гусева Ивана Сергеевича (Драбкина Якова Давидовича), его преемника Гамарника и других высокопоставленных руководителей, которые сами были евреями. Много и русских деятелей высшего ранга были очарованы пленительными дочерьми Давида. Так, женой Рыкова оказалась Нина Семеновна Маршак, Бухарина - Исфирь Исаевна Гурвич, потом - Анна Михайловна Лурье, Молотова - Полина Семеновна Карповская, Кирова - Мария Львовна Маркус, Андреева - Дора Моисеевна Хазан, Ежова - Суламифь Израилевна, Поскребышева - Бронислава Соломоновна и т. д. Такое однообразие, право, не свидетельствовало об интернационализме наших верхов. Ленин и Сталин, женатые на русских, были едва ли не исключением.