И когда в 1976 году писатели Свердловска (Екатеринбурга) предложили мне вступить в их содружество, я рискнул попросить у Михаила Петровича рекомендацию, правда, не очень-то надеясь, что он согласится быть моим “крестным” (мне было известно, что он крайне редко давал подобные рекомендации). Но все обернулось для меня как нельзя лучше: Михаил Петрович рекомендацию написал, а впоследствии, когда возникли трения по поводу утверждения моей кандидатуры в приемной комиссии, решительно вступился за своего подопечного, т. е. меня грешного, обратился с письмом к тогдашнему первому заместителю председателя Правления союза писателей России Ю. В. Бондареву, в котором просил-требовал (именно так!) рассмотреть вопрос о моем приеме на секретариате. Пожалуй, прежде всего только благодаря ходатайству Михаила Петровича мое “дело” было включено в повестку дня заседания выездного секретариата в Волгограде, где я был принят в писательское сообщество 15 мая 1977 года.
А встречи мои с “крестным отцом” участились и становились все откровеннее и дружественнее. Теперь я уже при каждой поездке в Москву старался непременно разыскать Михаила Петровича и пообщаться с ним. Он и Юра Селезнев стали для меня, пожалуй, самыми близкими и самыми желанными из всех близких друзей, а после кончины незабвенного Юры Михаил Петрович остался единственным в мире человеком, которому я остался беззаветно преданным, которого боготворил не только как талантливейшего литератора, но и как нежнейшего, благодарнейшего друга.
Но Михаил Петрович - друг особенный, не столько друг-соратник, сколько и, главным образом, друг-наставник, хотя вроде бы открыто никогда не претендовавший на роль учителя-авгура, напротив, всегда стремившийся избавиться от малейшего налета покровительства в общении с младшими товарищами. Но такова уж дана, видимо, свыше Михаилу Петровича аура, что ли, что всякий общающийся с ним невольно ощущал себя ведомым, как бы зависимоподчиненным - это, между прочим, подмечали все мои московские друзья, включая и Юру Селезнева, и Юру Лощица, и Витю Калугина, и Володю Бондаренко… Но свою “ведомость и зависимость” мы, младшие сподвижники Михаила Петровича, признавали и принимали без всякого чувства ущербности, прекрасно сознавая духовное превосходство нашего “Архистратига” (так однажды очень точно, на мой взгляд, назвал его Юра Лощиц в одной из статей). Да и жизненный опыт Михаила Петровича ни в какое сравнение не был сопоставим с нашим: семнадцатилетним пареньком он ушел на фронт Великой Отечественной, принял участие в Курской битве, где был ранен и контужен; после войны закончил Московский государственный университет, аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию (по роману Л. Леонова “Русский лес”, между прочим), работал в газете “Литература и жизнь”, несколько десятилетий вел творческий семинар в Литературном институте. Пользуясь исключительным авторитетом и любовью своих питомцев всех выпусков - это может подтвердить всякий, кому довелось заниматься в лобановском семинаре, - к раздражению своих многочисленных недоброжелателей.
А недоброжелателей, да и открытых ненавистников у Михаила Петровича, тоже всегда было с избытком начиная с конца 50-х - начала 60-х годов, когда первые его статьи и книги - яркие, страстные, бичующие беспринципность, творческую немощь возведенных в ранг “неприкосновенных” литературных чиновников, развенчивающие космополитическую и релятивистскую сущность идеологических оборотней от марксизма, - не могли не вызвать раздражение и гнев литературных приспособленцев всех мастей и рангов. Особенно усилились нападки на Лобанова со стороны “воинственных марксистов” после выхода его книги “Мужество человечности” в 1969 году. В каких только грехах не обвиняли его! И в почвенничестве, и в славянофильстве, и в антиисторичности (как тут не вспомнить пресловутую статью “Против антиисторизма” тогдашнего зав. отделом ЦК КПСС Александра Яковлева (АНИ), ставшего впоследствии “архитектором” перестройки и одним из главных разрушителей Советского Союза); русофобы обвиняли его в монархизме и фашизме (?!), в воспевании патриархальщины, коммунистические идеологи - в игнорировании классового подхода, диссиденты - в национализме и тенденциозности. А он, словно бы не обращая внимания на улюлюкания как справа, так и слева, оставался самим собой, страстно отстаивая подлинные художественные и духовные ценности и столь же страстно и яростно разоблачая суррогат в литературе.