- Иди спать, патриот.
Утром он стыдился этих слез. Взъерошенный, с помятым лицом пил чай, не дотрагиваясь до ложки, хотя каша парила перед ним на тарелке.
Потом ехал на метро до Автозаводской и до Южнопортовой - на автобусе, оберегая в давке сумку, горячую от супа и каши в пол литровых банках, а заодно как бы оберегая и эту ложку, лежащую в пакете вместе с хлебом в пригреве банок - мягко и духовито.
До обеда в шкафчике ложка слушала, как в цехе звенело и грохотало стальное племя двутавров и швеллеров. А в обеденный перерыв в углу затихшего дока, зажатая в руке хозяина, опять подолгу задерживалась порожней у его рта или указкой выбрасывалась по сторонам.
- Чего ты мне мозги пудришь - приватизация, приватизация, - кричал хозяин. - Как только какое-нибудь темное дело, так и слово непонятное. Скажи по-русски: дележка! И если после этой дележки у него оказался миллион, а у меня х.., значит, он мою долю хапнул.
И пахнущая пережженным железом рука хозяина до полусмерти сжимала черенок ложки.
После обеда ложка засовывалась в пакет вместе с порожними банками, и вечером, весело бренча на каждом шагу хозяина, возвращалась домой, попадала в шершавые, растрескавшиеся от воды Веркины руки.
Из домашнего душа в кухонной раковине, из чистого полотенца, сухая и теплая, ложка выскальзывала на семейный стол, и если оказывалась в хозяйкиной тарелке, то радовалась, что миновала переперченную картошку хозяина.
- У Маньки мужик по триста тысяч приносит, - дуя на ложку, ворчала хозяйка. - Манька говорит мне, пускай твой Федька к нему переходит. У них там железные двери делают - и сварщики нужны.
- Я корпусник! Имею допуск на атомные реакторы, а ты хочешь, чтобы я для воров двери клепал?! Они меня ограбили, а я им еще сейфы лепи! Чтобы больше об этом ни полслова!
- А тогда я водкой пойду спекулировать!
- Увижу - все бутылки об асфальт.
- Неуж, Феденька, у родной жены не купишь? Ведь я тебе со скидочкой.
- Детей постыдись, Вера!
- И они пускай вон тоже хотя бы машины моют.
- Может еще ж… у них будут подтирать мои дети? Увижу - всыплю по первое число.
Все семейство молчало, только ложки переговаривались, стучали по тарелкам, скоблили донца. Общепитовская, удочеренная в руке хозяйки, сама того не желая, громче и злее всех.
Но день заканчивался, как всегда, ее мирным лежанием в буфетном ящике бок о бок с ножом.
Жить бы да жить ей и дальше в Веркиной семье, да судьба распорядилась по-своему. Как-то вечером, когда ложка вылавливала для хозяина из похлебки слизистые лисички и скользкие опята, хозяйка сказала:
- Капусту пора солить, окна на зиму закупоривать, а он - Конституцию защищать. Ну - прикрыли этот Верховный Совет, ну и что? Булочную у нас закрыли, я ведь не митингую.
- А надо бы. Наглеть никому не позволено.
- Теперь за километр приходится за хлебом бегать. И ничего.
- Сравнила тоже. Там людям из бачка смыть нечем. Свет им вырубили. Даже в тюрьме такого не бывает.
- А когда трассу меняли, мы ведь тоже без воды жили две недели? И ничего!
- Это случайность. Авария. Секешь? А если бы специально для того, чтобы выкурить тебя из квартиры?
- Пускай только попробуют - глотку перегрызу.
- Ну дошло, наконец?
Хозяин ушел. Верка не спала. Заполночь все алюминиевые обитатели буфетного ящика были разбужены сильным рывком. Приватизированная ложка первая попалась под руку и мигом оказалась в Веркиной сумке между банок. Началось слепое, лихорадочное передвижение. Судя по частоте и силе толчков, Верка большую часть пути бежала. Вдруг послышался хрусткий рокот - будто несколько человек топтались на железной крыше.
- Вот сволочи! Это они дубинками по щитам. Для устрашения. Сейчас на нас попрут. Беги, баба, спасайся.
- Да куда же я побегу, - закричала Верка. - У меня мужик там. Я ему поесть принесла.
Сумка ударилась обо что-то. Банки разбились. Верка завопила. Стекла вонзились в ложку, чудовищными зубами выгрызли заусенец в алюминии.
Верка визжала, ползла на четвереньках, но сумку из рук не выпускала.
Добравшись до дому, она вывалила из сумки месиво и тем же стеклом, что и ложка, порезалась. И когда на другой день хозяин сам явился с баррикад за теплыми вещами и напильником сточил заусенец на ложке, Верка ревниво сказала:
- Мне дубинками по бокам, стеклом до крови, а вы там небось водку жрете напропалую. Дорвались до свободы.
- Верунчик, там сухой закон. Святое дело не поганим.
- Ну, подежурил и хватит. Совесть чиста. Пускай теперь другие дежурят.
- Не бойся. До стрельбы не дойдет.
И хозяин, взяв с собой ложку, снова ушел на баррикады.