И быстро он сошел в могилу.
Что там у него в жизни было светлого?
Голуби.
Он держал их зимой на антресолях, а летом - на балконе. Они летали по комнате - и стремительные горлинки, и тяжеловесные витютени, сизари и клинтухи. Мать любила сына и терпела “птицеферму”.
Потом он служил в армии на Камчатке. Вернулся неожиданно. Звонит матери в магазин: “Это я, мама!” - “Как хорошо тебя слышно, Геночка!” - “Так ведь я, мама, уже в Москве!..”
На заводе “Прожектор” работал электрокарщиком. Потом шофером гонял по Москве грузовики… Много разных дней и ночей прожил, счастливых и так себе. И теперь уже никто не узнает, почему он оказался на баррикадах той осенью.
Он после своего ранения и операции вернулся как бы с того света, от тех, кто не вернулся. Поэтому я спрашивал у его матушки: жалел ли он о том, что с ним произошло? Не раскаивался ли? Она не помнит, чтобы он что-то наподобие проклятий слал мятежным вожакам. Хотя о том, что проиграли - жалел.
Оставшись один, я разглядывал Геннадия на фотографии. Невысокий крепыш с очень твердым, жестким взглядом - всегда чуть искоса. Как стремительно и сокрушительно время! Уже сам его тип лица принадлежал другой эпохе. Так же рассматриваешь фотографии дореволюционные, довоенные…
Покурив на балконе, довольный дед вслепую подшаркивается к своей лежанке, разобранной днем и ночью, - с чистыми простынями и многими подушками в изголовье. Медленно, тяжко садится. Пожелтевшие мертвые глаза направляет на телевизор, работающий с утра до ночи. Старый этот, тоже слепой “Горизонт”, включен на первую программу. Мы долго, молча смотрим какой-то советский фильм.
- А где Тамара-то? - спрашивает дед.
Когда я сообщаю, что хозяйки нет дома, дед отваживается попросить у меня прибавить громкость. Совсем как подросток, который, оставшись без присмотра и родительской власти, торопится врубить музыкальную систему. Я включаю “ящик” на полную мощность, доставляю еще одно удовольствие в жизни деду - послушать телевизор.
Пока немощный человек увлеченно слушает фильм, рассматриваю комнату.
Замечаю широкую чугунную педаль швейной машины, приспособленной под столик для телевизора.
Возле второй кровати - стул, и на нем, как в номере плохонькой районной гостиницы, накидана одежда.
Рисунок на обоях совершенно выцвел, бумага оборвана клоками, что означает отнюдь не беспечность хозяйки, а ее бедность, и связано со слепотой человека, живущего здесь - зачем ему интерьер? В то время как кухонка, куда я с любопытством заглянул, была ухожена и красива. Две иконки висели над обеденным столиком.
А в комнате на стене - только фотография погибшего Геннадия.
Телефон на столике громоздился музейный - дизайна пятидесятых годов, черный с тяжелой цельнолитой трубкой на стальных козелках. Аппарат, одним словом.
Рыжий кот с розовыми глазами вскакивает с пола к телефону и терпеливо ждет, когда я его поглажу.
А под кроватью болонка злобно грызет кость…
Кино закончилось. Я убавил громкость телевизора и спросил у деда: давно ли он болеет?
Разволновался человек, челюсть у него стала трястись, ртом он хватал воздух, все набирал его, набирал и никак не мог выдохнуть, а желтые, будто искусственные, жемчуговые глаза увлажнялись.
Тяжелую тему я ему предложил для размышления. Какой-нибудь разговор все-таки хотелось завести. Чего-нибудь поприятнее надо было спросить.
- А где вы работали, какая у вас профессия была, Эдуард Аркадьевич?
Эта тема оказалась по силам больному. Некоторое время он сосредоточенно вспоминал, а потом довольно внятно выговорил, что работал шофером.
Тут вскинулась под кроватью собака, спрыгнул со столика и направился в коридор рыжий кот - вернулась хозяйка с внучкой.
- А мы завтра всем классом на концерт пойдем, - хвастается девочка.
- Шестьдесят рублей билет стоит, - подводит деловой комментарий Тамара Алексеевна. - Хорошо, есть люди, у которых можно в долг взять. А как же иначе? Все дети в классе пойдут на концерт, а она - нет? Ничего, Анечка, выкрутимся. Вот меня женщины упрекают, что я другую свою внучку меньше люблю. А что я могу с собой поделать? Ведь она у меня - это все, что от Гены осталось.
Матушка вносит в квартиру жизнь, девочка - солнышко. Греются в этом тепле остатки когда-то лихого московского шофера. Старик блаженно улыбается и от удовольствия даже слегка покачивается на пружинах кровати.