Хлопьянов мчался по кочкам, по кратчайшему расстоянию, к деревьям, потеряв казака из виду. Не оглядывался на пожар, забредая все глубже и глубже в парк. Слышал за спиной беспорядочную пальбу.
Он сделал широкий круг по парку. Кое-где за деревьями прятались люди, - остатки рассеянной, недобитой толпы. Вышел на улицу, под фонари.
И вдруг вдалеке, у Проспекта Мира, увидел черную, шевелящуюся, неразличимо-слитную массу, которая вяло, как расплавленный вар, заливала улицу. Гудела, рокотала, медленно приближалась. Это была толпа, ее главная лавина, оторвавшаяся от Дома Советов, проплывшая по Москве и теперь достигшая Останкинского пруда. В эту толпу вбегали, вонзались редкие, оставшиеся от расстрела люди, наполняли ее своим ужасом, своей страшной вестью. Хотели остановить, развернуть. Но толпа, неповоротливая, слепая, не внимала им, мерно и неотвратимо двигалась к пожару, к слюдяному сверканью телецентра. Разум толпы, ее воля были удалены от передовой кромки, помещены и спрятаны в черную шевелящуюся глубину, и в эту глубину из вечернего неба с отточенного острия слетали невидимые лучи, управляли толпой, вовлекали ее в смертельную зону.
Хлопьянов вдруг испытал страшную усталость и опустошенность, словно лучи коснулись его, выжгли все его содержимое, оставили легкую труху пепла. И он, легкий, пустой, как оставленный жизнью кокон, смотрел на толпу. Он был беспомощен и ничтожен перед этим нечеловеческим геологическим движением, напоминавшим движение материка, на котором поместилась малая, слабая, его - Хлопьянова - жизнь.
Толпа казалась мирной, почти праздничной. Было много молодежи, женщин. Виднелись люди, несущие на плечах детей. Играла гармоника. Сквозь шарканье ног слышался смех, нестройные песни. Две барышни, попав под свет фонаря, улыбнулись Хлопьянову, махнули букетиками, приглашая к себе.
Он смотрел, как проходит толпа, бессильный, немой, понимая никчемность своего здесь присутствия, невозможность образумить толпу, поведать ей о случившемся, развернуть ее вспять, направить обратно, в Центр, прочь от пожара, от стеклянного бруска телецентра, от живой, наполненной ядовитой спермой башни.
Он услышал, как через головы толпы, из-за пруда, над черной водой, раздался голос громкоговорителя. Не дребезжащий, словно фольга, звук ручного мегафона, а чугунный, мощный рокот громкоговорящей установки, какие крепятся на крышах агитационных автобусов или броне транспортеров. Хрипловатый, жестокий, стократ усиленный голос вещал:
- Товарищи демонстранты!.. Ваш митинг несанкционирован!.. Прошу разойтись и не приближаться к телецентру!..
Толпа, взбодренная, радостно возбужденная голосом, лишь прибавила шаг. Люди переглядывались, брали друг друга под руки, улыбались. Проходящий мимо Хлопьянова молодой мужчина встряхнул на своих плечах ребенка, стал прыгать на месте, изображая лошадь. Ребенок пугался и одновременно восторгался, заливался тонким счастливым смехом.
- Товарищи демонстранты!.. Два раза повторять не буду!.. Через минуту без предупреждения открываю огонь!..
ВПЕРЕДИ РАЗГОРАЛСЯ ПОЖАР. Озаренные пламенем, лежали убитые. Клокотов со своей кассетой, старик, расстеливший бороду на асфальте, голоногая женщина и ее подстреленный сын. Толпа, слепая, неведающая, с любопытством тянулась на пожар, на чугунный, излетающий из громкоговорителя голос. Хлопьянов, бессильный, знающий все наперед, не мог ее удержать.
Пересекая улицу у телецентра, зажегся узкий белый луч. Следом другой, третий. Слепящие глазницы, укрепленные на броне невидимых, погруженных во тьму транспортеров, бросали белые, шарящие снопы. Подсвечивали толпу, разноцветно зажигали попадавшие в луч шляпки, транспаранты и флаги. В этих лучах, пестрые, как конфетти, полетели красные, синие, золотые искры, и трескуче, разрывая воздух на длинные волокна, будто чьи-то огромные мускулистые руки сдирали с дерева сочное лыко, ударили пулеметы. Врубались в толпу, в ее голову. Прорезали, обстругивали, расщепляли. И там, где встречались эти долбящие огни и подступавшая к телецентру толпа, возник ужасающий, ни на что не похожий звук, состоящий из визгов, хрустов, металлических лязгов и еще чего-то, похожего на сиплые выдохи огромных легких, в которых клокотали сгустки крови, мокрый горячий воздух, выдувавший красные пузыри.