В такой же напряженной борьбе протекала вся жизнь Понтрягина и вне его математических работ. Я сам помню, что когда еще учился в университете, там часто вспоминали недавний поступок Понтрягина, считавшийся очень смелым. Речь шла о выборах в 1936 г. в Академию Наук, причем существовал слух, что есть решение ЦК выдвигать в академики только двух математиков, являвшихся депутатами Верховного Совета. Понтрягин выступил против этого на заседании Московского математического общества. Он пишет: “Мое выступление было встречено бурными аплодисментами, но ряд партийных деятелей выступили против меня с обвинением в “несерьезном” отношении к делу. Помню выступление Сегала (парторга Математического института академии. - И.Ш.). Он резко обвинил меня в том, что я веду себя “недисциплинированно, у нас в стране принято тщательно готовить каждое решение, и недопустимы такие партизанские действия, которые произвел Понтрягин”… “То были плохие времена. Один мой товарищ после заседания позвонил мне и сказал: “Ну, надеюсь, что тебя все-таки не посадят”.
В результате оказалось, что никакого решения ЦК не было - слух был кем-то распущен. И академиками были избраны вышеупомянутые депутаты Верховного Совета, но также и А.Н.Колмогоров - наряду с Понтрягиным, один из самых выдающихся математиков того времени.
Другой случай Понтрягин в “Жизнеописании” не вспоминает, а я хорошо помню. Дело происходило уже в 60-е годы. Тогда Академия Наук очень притесняла ученых тем, что почти никому не разрешала поездки за границу по приглашениям для участия в съездах и конференциях. Причем дело было не в деньгах: обычно все расходы брала на себя приглашающая сторона и еще часть полученной валюты полагалось отдать в Академию. А контакты со своими коллегами, хоть изредка, для ученых очень нужны. Помню заседание отделения математики Академии, где все жаловались на такое положение. Тут, помню, вышел, почти выбежал вперед худенький Понтрягин, как-то воинственно поддернул брюки и сказал: “Послушайте, мы ничего не добьемся, если будем жаловаться. А давайте попробуем снять заведующего иностранным отделом академии”. И мы действительно приняли постановление, где требовали снять это лицо, так как он наносит урон научной работе. Конечно, его не сняли, но он был сильно напуган и целый год или больше не препятствовал поездкам математиков. Помню, что и я тогда смог поехать несколько раз по полученным приглашениям. Позже, конечно, этот период благоприпятствования кончился.
Тогда же, в 60-е годы, Понтрягин послал поздравительную телеграмму Солженицыну в связи с его пятидесятилетием. В “Жизнеописании” он говорит, что послал ее по домашнему адресу, но мне отчетливо помнится, что послал он ее в редакцию “Нового мира”, специально, как он говорил, чтобы они знали о поддержке Солженицына читателями. И сам Солженицын позже говорил мне, что он получил лишь две телеграммы от членов Академии - одна из них была от Понтрягина. Хотя устных заявлений о высокой оценке его произведений он получал много.
Уже после тяжелых болезней, когда он как-то явно устал от жизни, Понтрягин “засучив рукава” бросился в борьбу с проектом переброски северных рек на юг. Тогда был такой характерный случай. Группу академиков, выступавших против проекта переброски, вызвали в ЦК. Там их принял какой-то сотрудник и несколько свысока сообщил, что готов познакомить их с материалами, обосновывающими проект, и ответить на вопросы. Тогда Понтрягин спросил: “Это значит, что наше мнение вы выслушать не хотите?” И это сразу переломило характер беседы. Подробнее об очень активном участии Понтрягина в борьбе с проектом переброски рассказано в “Жизнеописании”.
Мужественный, решительный характер Понтрягина особенно ярко проявлялся в его отношении к его друзьям и ученикам. Один близкий ему математик - В.А.Ефремович, был арестован в 1937 году. Понтрягин пишет: “Я очень горевал о нем. Примерно через год после ареста я получил от Ефремовича открытку, в которой сообщалось, что он находится в настоящее время в московской тюрьме и просит принести ему галоши. Галоши нужны были, чтобы в них ходить в уборную. Я пошел на свидание, понес галоши. Узнав, что я не родственник Ефремовича, а лишь его сослуживец, мне сразу же отказали в свидании. Тогда я рассказал начальству, что Ефремович перед арестом якобы взял у меня очень ценную иностранную книгу и я не могу получить ее обратно, не поговорив с ним”. Эта хитрость удалась. Позже Ефремович рассказывал мне, что в лагере он регулярно получал каждый месяц письмо Понтрягина, напечатанное на машинке. А после освобождения из лагеря ему удалось прописаться под Москвой, но 7 лет подряд он жил на квартире у Понтрягина - то есть незаконно, со всеми последствиями, которые могли из этого для последнего вытекать. Другого своего ученика, моего однокурсника, попавшего во время войны в плен, а оттуда в советский проверочный концлагерь, Понтрягин сумел в результате громадных хлопот из этого лагеря вытащить и устроить на работу в Математический институт Академии в качестве своего научного помощника.