Для Понтрягина характерно, что он не уклонился и от столь болезненного (во многих отношениях) вопроса, как роль еврейской интеллигенции в нашей жизни. Безусловно, его нельзя заподозрить в какой-то исходной расовой или национальной антипатии, о чем свидетельствуют хотя бы фамилии его друзей и сотрудников, упоминаемые в “Жизнеописании” - в особенности, где речь идет о первой половине его жизни. Но постепенно накапливались некоторые впечатления. Так, Понтрягин пишет об одной своей аспирантке: “Она меня совершенно поразила одним своим заявлением. Она жаловалась мне, что в текущем году в аспирантуру принято совсем мало евреев, не более четверти всех принятых. А ведь раньше, сказала она, принимали всегда не меньше половины”. От себя добавлю, что в математической среде я провел теперь уже очень длинную жизнь. 30 лет я преподавал в университете, у меня было очень много учеников, причем самых разных национальностей: русские, украинцы, немцы, евреи, татары… И положа руку на сердце, могу сказать, что среди них я не смог определить особой способности к математике той или другой национальности. Национальный состав студентов или аспирантов определялся, видимо, социальными факторами. Поясню для читателя не математика одно место в “Жизнеописании”. Понтрягин описывает тех математиков, которые “считались” (согласно некоему общественному мнению) наиболее талантливыми среди тогдашних молодых ученых. Они располагались в три пары, и Понтрягин попал только в третью. Она состояла из Л.С.Понтрягина и А.И.Плеснера. Но жизнь Понтрягина - это был каскад блестящих работ. А Абрам Изекилевич Плеснер (которому я до сих пор благодарен за очень интересный прослушанный у него факультативный курс) эмигрировал в СССР из Германии в начале 30-х годов и за долгое время своей жизни в СССР не опубликовал (насколько я знаю) ни одной работы, содержащей новые научные результаты.
Надо сказать, странное положение, сложившееся в этом отношении (и не только в математике), обращало на себя внимание многих, и многие об этом говорили в частных беседах. Но Понтрягин принадлежал к числу тех немногих, кто рискнул сказать об этом достаточно публично и пытался для нормализации положения предпринять конкретные шаги, которые считал правильными. Об этом он говорит в “Жизнеописании”. Он пишет, например, на первых его страницах: “Я упорно сопротивлялся давлению международного сионизма, стремящегося усилить свое влияние на деятельность Международного союза математиков. И этим вызвал озлобление сионистов против себя”. Во всяком случае агрессивных выпадов против Понтрягина было очень много, причем, кажется, особенно раздражало, что его научный уровень поставить под сомнение было невозможно. Обо всем этом тоже можно прочесть в “Жизнеописании” - там даже есть глава “Клевета”. Но поразительно, что преследователи не оставляют Понтрягина и за гробом. Например, одно из основных достижений Понтрягина, которое всегда называлось “Принципом максимума Понтрягина”, вдруг, как по какому-то сговору, стали называть “Принципом максимума в оптимальном управлении”, причем новое название усвоили даже те, кто за несколько лет до того пользовались прежним.