“Жизнеописание” Понтрягина - это удивительная биография борца. Почти за пределами книги остается борьба с таким несчастьем, как потеря зрения,- о ней он говорит вскользь (и в жизни не любил упоминать). Но о своей работе он рассказывает: “Научная работа, как правило, требовала от меня предельного напряжения сил и сопровождалась тяжелыми эмоциональными нагрузками. Последние возникали потому, что путь к успеху всегда шел через множество неудачных попыток; достигнув желаемого результата, я обычно был так измотан, что уже не имел сил радоваться. Радость приходила значительно позже, да и она омрачалась порой опасением, что в сделанном содержится ошибка”.
В такой же напряженной борьбе протекала вся жизнь Понтрягина и вне его математических работ. Я сам помню, что когда еще учился в университете, там часто вспоминали недавний поступок Понтрягина, считавшийся очень смелым. Речь шла о выборах в 1936 г. в Академию Наук, причем существовал слух, что есть решение ЦК выдвигать в академики только двух математиков, являвшихся депутатами Верховного Совета. Понтрягин выступил против этого на заседании Московского математического общества. Он пишет: “Мое выступление было встречено бурными аплодисментами, но ряд партийных деятелей выступили против меня с обвинением в “несерьезном” отношении к делу. Помню выступление Сегала (парторга Математического института академии. - И.Ш.). Он резко обвинил меня в том, что я веду себя “недисциплинированно, у нас в стране принято тщательно готовить каждое решение, и недопустимы такие партизанские действия, которые произвел Понтрягин”… “То были плохие времена. Один мой товарищ после заседания позвонил мне и сказал: “Ну, надеюсь, что тебя все-таки не посадят”.
В результате оказалось, что никакого решения ЦК не было - слух был кем-то распущен. И академиками были избраны вышеупомянутые депутаты Верховного Совета, но также и А.Н.Колмогоров - наряду с Понтрягиным, один из самых выдающихся математиков того времени.
Другой случай Понтрягин в “Жизнеописании” не вспоминает, а я хорошо помню. Дело происходило уже в 60-е годы. Тогда Академия Наук очень притесняла ученых тем, что почти никому не разрешала поездки за границу по приглашениям для участия в съездах и конференциях. Причем дело было не в деньгах: обычно все расходы брала на себя приглашающая сторона и еще часть полученной валюты полагалось отдать в Академию. А контакты со своими коллегами, хоть изредка, для ученых очень нужны. Помню заседание отделения математики Академии, где все жаловались на такое положение. Тут, помню, вышел, почти выбежал вперед худенький Понтрягин, как-то воинственно поддернул брюки и сказал: “Послушайте, мы ничего не добьемся, если будем жаловаться. А давайте попробуем снять заведующего иностранным отделом академии”. И мы действительно приняли постановление, где требовали снять это лицо, так как он наносит урон научной работе. Конечно, его не сняли, но он был сильно напуган и целый год или больше не препятствовал поездкам математиков. Помню, что и я тогда смог поехать несколько раз по полученным приглашениям. Позже, конечно, этот период благоприпятствования кончился.
Тогда же, в 60-е годы, Понтрягин послал поздравительную телеграмму Солженицыну в связи с его пятидесятилетием. В “Жизнеописании” он говорит, что послал ее по домашнему адресу, но мне отчетливо помнится, что послал он ее в редакцию “Нового мира”, специально, как он говорил, чтобы они знали о поддержке Солженицына читателями. И сам Солженицын позже говорил мне, что он получил лишь две телеграммы от членов Академии - одна из них была от Понтрягина. Хотя устных заявлений о высокой оценке его произведений он получал много.
Уже после тяжелых болезней, когда он как-то явно устал от жизни, Понтрягин “засучив рукава” бросился в борьбу с проектом переброски северных рек на юг. Тогда был такой характерный случай. Группу академиков, выступавших против проекта переброски, вызвали в ЦК. Там их принял какой-то сотрудник и несколько свысока сообщил, что готов познакомить их с материалами, обосновывающими проект, и ответить на вопросы. Тогда Понтрягин спросил: “Это значит, что наше мнение вы выслушать не хотите?” И это сразу переломило характер беседы. Подробнее об очень активном участии Понтрягина в борьбе с проектом переброски рассказано в “Жизнеописании”.
Мужественный, решительный характер Понтрягина особенно ярко проявлялся в его отношении к его друзьям и ученикам. Один близкий ему математик - В.А.Ефремович, был арестован в 1937 году. Понтрягин пишет: “Я очень горевал о нем. Примерно через год после ареста я получил от Ефремовича открытку, в которой сообщалось, что он находится в настоящее время в московской тюрьме и просит принести ему галоши. Галоши нужны были, чтобы в них ходить в уборную. Я пошел на свидание, понес галоши. Узнав, что я не родственник Ефремовича, а лишь его сослуживец, мне сразу же отказали в свидании. Тогда я рассказал начальству, что Ефремович перед арестом якобы взял у меня очень ценную иностранную книгу и я не могу получить ее обратно, не поговорив с ним”. Эта хитрость удалась. Позже Ефремович рассказывал мне, что в лагере он регулярно получал каждый месяц письмо Понтрягина, напечатанное на машинке. А после освобождения из лагеря ему удалось прописаться под Москвой, но 7 лет подряд он жил на квартире у Понтрягина - то есть незаконно, со всеми последствиями, которые могли из этого для последнего вытекать. Другого своего ученика, моего однокурсника, попавшего во время войны в плен, а оттуда в советский проверочный концлагерь, Понтрягин сумел в результате громадных хлопот из этого лагеря вытащить и устроить на работу в Математический институт Академии в качестве своего научного помощника.
“Жизнеописание” Понтрягина есть одновременно и история нашей страны в то время. Оно передает именно конкретные черты тех времен. Прежде всего бедность, в которой автор прожил свою молодость. И другие трудности жизни. Например, он пишет: “Поступление в университет в те времена было связано с большими трудностями. Тот слой, к которому я принадлежал, то есть дети мелких служащих, был в очень трудном положении”. Все же школа рекомендовала его и хлопотала о его зачислении, но получила отказ в районо, так как Понтрягин якобы не сможет учиться математике: “Профессора исписывают формулами целые доски, а он, конечно, не сможет за этим следить”. Но, как пишет Понтрягин: “Мне помог случай. Мой крестный имел связи в Наркомпросе…” В университете стипендию сначала Понтрягину не дали “на том основании, что я не веду общественную работу” - и это студенту, сделавшему уже значительные научные открытия, да еще слепому. Он получил стипендию только после смерти отца, да и она составляла 35 рублей в месяц. И все же “Жизнеописание” Понтрягина дает возможность очень ярко почувствовать, как напряженно и с каким подъемом работали тогда молодые математики, несмотря на аналогичные трудности, с которыми большинство из них сталкивается. Понтрягин начал приобретать мировую известность и столкнулся с новыми трудностями. Вот характерный эпизод из “Жизнеописания”. Понтрягин получил приглашение приехать в США и сделать там серию докладов. Причем в приглашение включалась и его мать. Как он пишет: “Меня не пустили. К отказу в поездке мне, по-видимому, приложила руку моя приятельница по университету, студентка Виктория Рабинович и наша преподавательница философии Софья Александровна Яновская. Во всяком случае однажды Яновская мне сказала: “Лев Семенович, не согласились бы вы поехать в Америку с Викой Рабинович, а не с матерью?” Я ответил Яновской резким тоном, заявив: “В какое положение вы хотите поставить меня? Кто мне Вика Рабинович? Она же мне не жена”. Такая совместная поездка в Америку с Викой Рабинович могла бы кончиться браком с ней, к чему я вовсе не стремился. Яновская в то время была влиятельным партийным деятелем, и я могу себе представить, что от нее многое зависело, в частности, если она предлагала мне поехать с Викой Рабинович, то она, вероятно, имела основание думать, что может организовать эту поездку. Но я на это не согласился”. Поездка, конечно, не состоялась, и Понтрягину после этого 25 лет не разрешалось поехать за границу ни по какому приглашению.