Александр ПРОХАНОВ.
Ненависть — это та сила, которая превращает молоко в сметану.
Александр ДУГИН.
Это хорошая идея. Да, самое главное — долгая. Вспышка неприязни, плевок, какое-то хамство свойственны низким душам. А ненавидеть долго, язвительно, ядовито в течение всей жизни — одно из таких качеств, которые меня заставляют, по крайней мере, присвистнуть. В этом есть то внимание, которое и должно быть обращено на мои идеи. С плюсом или с минусом...
Александр ПРОХАНОВ.
Вы преодолели эту драму, повернулись к ней спиной. Но ведь есть драма познания. Для исследователя, для визионера очень большим испытанием является приближение к границе познания. Там, где кончаются возможности и ты изнемогаешь, а перед тобой огромная непознанность.
Александр ДУГИН.
Этой драмы я не знаю, потому что для меня мир метафизики представляет собой открытый мир. Секрет внутренней границы заключается в том, что его нет. Просто мы открыты полностью. Поэтому когда мы приближаемся к границе, мы приближаемся к новому пути. Мы приближаемся к новой возможности преодоления.
Александр ПРОХАНОВ.
Но эта граница ведь не только вовне, она и в вас. Эта граница ваших возможностей.
Александр ДУГИН.
Они бесконечны.
Александр ПРОХАНОВ.
Есть непознаваемые миры.
Александр ДУГИН.
И слава Богу. Это и делает процесс по-настоящему вечным. Всегда есть что-то, о чём сказано у Гумилёва: "Но в мире есть иные области, луной мучительной томимы. Для высшей силы, высшей доблести они навек недостижимы". И это не драма, это вызов. Как здорово, что есть такие миры, как здорово, что есть границы, как здорово, что трансцендентное никогда не будет доступно. Это делает наше бытие по большому счёту бесконечным. И пусть, ведь главной фигурой моей философии является Радикальный Субъект. Это не я и не вы, и не кто-то ещё. Это то человеческое, что абсолютно открыто и всегда заключается в преодолении самого себя. Радикальный Субъект выше, чем наша жизнь, поэтому он не начинается с нашим рождением, с нашими текстами, с нашей деятельностью. Когда обращаюсь к древним текстам, когда читаю философские и религиозные произведения, я вижу его присутствие. Иногда мне кажется, что будущее можно читать точно так же, как прошлое. Оно также есть, оно проистекает из вечности. И чтение этого будущего как текста, например, ненаписанной книги или картины, ещё не созданной художником, или города, построенного ещё не родившимся архитектором, может освящать меня, потому что всё это творение Радикального Субъекта. И этот Радикальный Субъект не имеет границ. Если мы на него ориентированы, если мы им живём и к нему движемся, то мы сами постепенно перестаём представлять какой-либо интерес. Мы больше уже не страдаем от того, что понимают или принимают, не радуемся, когда достигаем успехов, и особенно даже не заботимся о жизни своей и чужой, потому что это не так принципиально. То принципиальное, что составляет дух, смысл, цели, задачи и одновременно то колоссальное богатство ума и его свечения, которое мы косвенно можем увидеть, само по себе настолько прекрасно, полно, настолько драматично и настолько проблематично в самом себе! Потому что божественный мир я воспринимаю как вопрос, а не как ответ. Я не считаю, что это некая компенсация за наши поиски. Это начало пути. Я думаю, что божественное динамично. Вечность — не застывшая, она абсолютно живая. Более того, она — то, что делает нашу жизнь живой.
Александр ПРОХАНОВ.
Но вы же не можете поддерживать это состояние ежесекундно. Это момент. Вас посещает чудо, и вы встречаетесь с Радикальным Субъектом. А когда вы отпадаете от него, разве вас не посещает уныние, тьма, разве вы не плачете ночами?
Александр ДУГИН.
Дело в том, что эти вещи сосуществуют. Настоящее присутствие, о котором можно говорить, может быть, даже первичное присутствие, которое мы ещё не определяем в религиозных или каких-то других терминах, не покидает никогда. Оно сосуществует с драмой. Человек огорчается, теряется, грустит, впадает в отчаяние, радуется, веселится, и это не имеет никакого значения. То есть это некие события как бы на поверхности нас самих, наше внутреннее измерение не колеблется, как холодный наблюдатель за нами самими. И наша драма, наши страдания, слёзы или восторги — это просто ничто. Не в этом — человек. Человек — в том закрытом и глубинно недоступном нам самим измерении, в котором мы можем выступать лишь обратной стороной. Мы — тень самих себя. И в той степени, в которой мы — тень, всё теневое нам свойственно. Но в той степени, в которой мы то, что отбрасывает эта тень, — наоборот. У Плотина есть прекрасная формула: игру всерьёз воспринимают только игрушки. То есть в той степени, в какой мы игрушки, мы плачем и радуемся. Но как играющим в самих себя — нам это не так важно. Ну да, какой-то минимальный азарт есть, но совсем не такой, каким мог бы быть в иных случаях.