Приехавший специально в Венецию из Рима на их концерт музыковед, доктор Калифорнийского университета Джонотан Тауберг, записавший ансамбль на пленку видеокамеры, растерянно сказал после концерта:
— Это фантастика! На этих инструментах технически невозможно так играть. Но ощущение гораздо сильнее, чем от скрипичного оркестра. Вы запрягли вместо паровоза рабочую лошадь (переводчица запнулась на слове “кляча” и вставила “рабочую лошадь”), но она каким-то образом помчала состав!
Спустя полгода в трех штатах США вышла в эфир двухчасовая передача о “Классик-домре” под авторством Тауберга.
Именно “Классик-домра” стал шестым за два века русским исполнителем, приглашенным храмом Вивальди в Венеции дать на своей сцене концерт. Первыми были Чайковский, Рахманинов и Шаляпин. Затем хор Минина и Е. Образцова. Добавим к этим именам и другие, удостоившиеся чести попасть на эту священную для всего музыкального мира сцену: Карузо, симфонический оркестр под управлением Г. Карояна, Марио-дель-Монако, Ван Клиберн. Это — в Италии.
Но была еще более близкая им, изъезженная вдоль и поперек на автобусе за три гастрольных пребывания, — Германия. Я видел, как встречают их немцы после трех тысяч километров по России, Белоруссии, Польше и половине Германии — на окраине Мюнхена.
Есть у “Классик-домры” свой “отстойник” в этом городе, куда они подкатывают на третий день пути глядя на ночь — полумертвые от усталости и репетиций в автобусных креслах. Вся вундеркиндная братия с визгом виснет на бюргерских шеях встречающих. После объятий и поцелуев их разбирают по домам, будоража вылизанную, расцвеченную фонарями над изумрудьем газонов уголочку дикой смесью на дойч-самарском.
А утром возвращенные к Демченко на репетицию, они выволакивают из респектабельных “мерседесов” и “вольво” баулы и сумки, туго набитые подарочным шмотьем и сладостями. Ибо любому мюнхенцу известно, что Руслланд времен Ельцина это даже не Фатерланд времен послевоенного Эрхарда.
Но такие ночи — лишь крохотные отдушины в их бытии. Спустя всего полчаса железная леди Демченко бесцеремонно стаскивает их с жирно-счастливой бытовухи в беспросветный репетиционный процесс по восемь часов в сутки.
Это поистине каторжный труд не только бессчетным убыстряющимся повторением пассажей, кульминационных отрывков, но и мучительное постижение национальной и жанровой окраски играемого шедевра.
Постигать зашифрованный смысл нужно по возможности сразу из хлестких реплик Ларисы Ивановны:
— Еще злее. Да не размазывай глиссандо по грифу! Говорю: еще стервознее.
“СВАДЬБА КОМАРА”
— Значит так: толстый, пузатый, лысый старик с бородой выходит выплясывать перед ядреной, разбитной девахой. Соображаете, как он должен выкомаривать в свои шестьдесят, чтобы у нее где-то екнуло?! Пошли!
“НАВАРРА” и “АРАГОНСКАЯ ХОТА”
— У вас у всех печать бухенвальдских смертников на лице! А это — винная! Знойная! Сексуальная Испания!! (репетиция идет уже пятый час). Когда, черт возьми, вы хоть эту разницу почуете?!
“ПОЛЕТ ШМЕЛЯ”
— Рыхлятина, тьфу! Еще раз повторяю: от пиано до фортиссимо не мулом карабкаться на Пиренеи, а шмелем взлетать, именно шмелем, с визгом!
— Да что ж ты коровой топаешь... здесь “дольче” — не-е-ежно!
Все это — не считая вечерних концертов каждый день по городам Германии, с возвратом на базу под Мюнхеном.
Ужинать приезжали зачастую в три ночи... вернее — утра. Ложились спать в четыре. Но ежеутренняя репетиция в восемь часов была законом. Планка любого концерта была неимоверно высока, а требовательность их многолетней мамки-надзирательнцы Демченко жестока до слез, ибо однажды они уже взяли здесь предельную высоту, ниже которой не позволяет им опускаться стальной, недетской снобизм.
В Германии был всеевропейский фестиваль инструментальных ансамблей. Симфонический оркестр объединенной Германии занял второе место. “Классик-домра” — первое!
У президента германского музыкального общества Франца Моллер-Хойзера, объявившего об их победе, предательски-сентиментально дрогнул голос на заключительной фразе, которая потом появилась в Германской “Munchner Zeitung” и облетела всю Германию.
— ОНИ — ВЕЛИЧАЙШИЕ МУЗЫКАНТЫ, КОТОРЫХ Я ТОЛЬКО ЗНАЛ В МИРЕ.
Его слова в какой-то мере стали пророческими: через три года ансамбль “Классик-домра” станет полноправным членом Европейской ассоциации щипковых инструментов “ЭГМА”, а профессор Бернской, Венской, Гамбургской консерватории Юрген Хюбшер попросит у Демченко позволения привезти к ней своих учеников для организации “мастер-класса”. Что и произошло в 1998 году.
Я пытался понять столь долгий, марафонски долгий триумф оркестра на европейских сценах, избалованных сливками мирового исполнительства. Естественно, неотъемлемая часть его — это уникальная педагогическая метода самой Демченко, позволяющая делать из способного самоучки — просто виртуоза, из талантливого самоучки — музыканта европейского класса.
Она нагружала на репетициях не только кисть, плечо, пальцы, натаскивая на блестящую, на грани возможного, технику. Но, что куда важнее, воспаляла детские умы, казалось бы, совсем не детскими категориями Добра и Зла, Смысла жизни, Долга и Чести.
Российская исполнительская школа щипковых инструментов всегда была высока, имея в своем соцветии блестящие педагогические таланты (Иванов-Крамской, Осипов и т.д.). Но у Демченко было свое преимущество: она изначально бросила вызов тому прокрустову ложу национального фольклора, которое история отвела русским щипковым инструментам. Демченко профессионально оскорбилась за категорию “Золушки” для домры, гуслей, балалайки-бас, над коими властвовали их европейские высочества скрипка, виолончель и флейта.
Она освоила и блестяще одолела замкнутое пространство фольклорного моря и вывела оркестровую домру в безбрежье мировой классической музыки, оснастив исполнительство поистине океанскими парусами.
Наконец, есть еще одно, кажется, самое жесткое, но объединяющее все в этой феерии.
Создавая с одаренными детьми в Воронеже “Классик-домру”, она входила в свое подвижничество черноволосым, кипящим энергией педагогом-везунчиком, у которой были муж, дом, дочь, машина и неистовое честолюбие показать всем, как нужно конструировать виртуозов.
Сейчас, спустя всего восемь лет, у руля самарского ансамбля грузно стоит белая, как лунь, мудрая и жесткая Мастер, потерявшая за восьмилетнее кочевье мужа, дом, быт и во многом дочь. У нее есть только ансамбль с европейской известностью, который тоже начинает давать невидимые пока чужому глазу трещины, ибо дети превратились в юношей и девушек с их биологией, потребностями и неотвратимым зовом делать свою жизнь, свое гнездо. “Гнездо” Ларисы Ивановны — комнатушка в общежитии Самарского педагогического университета. За право иметь “Классик-Домру” она отдала все.