Своей цели НТВ добилось: за побасенками скрыли великую страну. Тем не менее, уже после первых выпусков передачи руководство телеканала осознало два ее недостатка. Во-первых, слишком уж в лоб, в грубой, навязчивой форме подавался материал; и, во-вторых, столь же грубым был сам ведущий, который элементарно зачитывал зрителям приговор, безапелляционным тоном констатировал: смотрите, в каком дерьме вы жили, и стыдитесь за то, что были "совками".
Поэтому после столь крупномасштабной артподготовки НТВ сменило тактику и перешло к более тонким технологиям искажения и замещения прошлого. Место ведущего-прокурора занял ведущий -- обворожительный, мягкий. Анекдоты уступили место мемуарам. Голые кадры кинохроники были заменены на сериально растянутые фрагменты старых советских фильмов в коконе кротких плавных бесед с гостями студии. Принцип "уничтожить тоталитарное государство" трансформировался в идею "мелкая индивидуальность выше государства". Передачу "Намедни" сменила новая программа с благостно-умиротворяющим названием "Старый телевизор".
Сверхспокойная обстановка, приятные глазу декорации; ведущий Дмитрий Дибров — сама сопричастность, искренность, заинтересованность. Прищур с хитринкой, вскинутые удивленно брови, милая улыбка, богатейшая мимика. Не напрягается, раскован, захваливает гостя, смотрит ему в рот. С лучистым лицом разговаривает о пустяках, о всячине, о носовых платках — и сквозь этот треп смеет мерить фигурками гостей величие ушедшего государства, его идеалы, масштабы, героев. Заразительно хохочет — и втаптывает в грязь ненавидимые символы, сквозь улыбку процеживая в адрес прошедшей эпохи: "Кош-ш-шмар-р…"
"Намедни" искажало нашу историю, кастрируя ее, извлекая лишь наносное, поверхностное, лубочное. "Старый телевизор" подменяет эпопею скетчем, низводит грандиозное здание до масштабов загаженной кухни, втискивает историю трехсот миллионов в комплексы жалкого человечка под девизом "Государство — это я, маленький!"
Актеры, певички, дикторы — Дибров намеренно приглашает в студию людей практически не известных, не очень далеких, пресных — чтобы посудачить с ними о целой эпохе, о временах побед и трагедий. И гости ничтоже сумняшеся пытаются возместить своими бытовыми, житейскими, частными воспоминаниями историю государства. Гости купаются в лести Диброва, во всегда добрых звонках в студию, неприкрыто любуясь собой: "Смотрите на меня, я — ваша история", всегда отделяют себя от "совков" своей исключительностью и никогда не испытывают ностальгии. "Прошлое осталось в прошлом!" "Сегодня лучше, чем вчера!" И такая доброта вокруг, будто паточная речь Диброва льется из громкоговорителей на крышах военных грузовиков: "Партизанен, сдавайся, отрекайся от прошлого! Тебя ждет млеко, яйки, хороший работа и жена!"
Удивительно, но выражать через собственные переживания и воспоминания советскую эпоху Дибров каждый раз приглашает людей совершенно не советских, антисоветских. И только своих, только отвечающих энтэвэшным стандартам "нового человека" — космополитичного, молящегося на иконы "Декларации прав человека" и американской конституции, неплохо устроившегося, равнодушно перенесшего крушение Державы. Обволакивая этими беседами фрагменты "Вечного зова" или "Семнадцати мгновений весны", Дибров осуществляет тотальное "исправление имен", добиваясь экстраполирования образов своих гостей и своих мыслей на наше советское время. Через пустячки и хохмы, через никчемность гостей, через накачку либеральной идеологией он с наименьшими усилиями стремится к конечной цели "Старого телевизора" — переписать нашу историю, оккупировать наше прошлое, максимально упростить его, задним числом выстроить свою мифологию ушедших годов, засадив их демценностями, местечковыми персонажами и вонью коммунальных кухонь.