Олег ШЕСТИНСКИЙ “КАК НИКОГДА, СЛУЖА ДОБРУ...”
Поздравляем нашего давнего автора, соратника и единомышленника, прекрасного русского поэта с 70-летним юбилеем! Редакция “Завтра”
ЛЕНИНГРАД Ивану Сабило
Мой Ленинград погребен Пискаревкою.
Санкт-Петербург — это город не мой.
Разве забуду, как мерли погодки над бровкою
снежной дороги блокадной зимой?
Разве забуду могилки умявшиеся,
в сонме крестов моя бедная мать —
тихие люди, без позы поклявшиеся
город врагу ни за что не отдать?
Разве из сердца признательность вынется
к тем, кто спасали нас, духом сильны —
Зина Круглова, девчушка-дружинница,
ставшая позже министром страны.
Санкт-Петербург, что в духовном наитии
мощно десницу над миром простер,
дабы кубанцы рванулись по Индии,
а на Балканы полки гренадер.
Град лейб-гвардейцев, монарха, Империи,
томных красавиц Двора роковых...
Предки мои удалились в поверия,
сказы, преданья скрижалей родных.
Град, опочивший без завещания
на перехлестах гражданской войны...
Смутно сегодня для слуха звучание —
Санкт-Петербург — не его мы сыны!
Гордое имя разменено биржами,
души мельчит банкометный устав...
Были героями — стали мы бывшими
при шутовстве новорусских забав.
Мы, на кладбищах войны похороненные,
дети блокады, завьюженным днем
годы, историей провороненные,
горьким предательством лишь назовем.
РУССКИЙ
Свел меня случай с Русским Бойцом —
в черной рубашке с бледным лицом.
Юноша глянул, красив и высок,
был его голос тих и жесток:
— Шел с княжьим войском воин-монах,
благословенный в горних мирах...
Черной одеждой чтим память его,
не устрашимся, как он, ничего.
Если Россию спасти не суметь,
мы предпочтем унижению — смерть...
— Мальчик, — сказал я, — в жизни своей
ты никаких-то не видел смертей.
Я же в блокадном аду голодал,
ну а что выжил, — совсем не гадал.
И до сих пор наяву, не во сне
мертвые дети мерещатся мне...
Юноша глянул, красив и высок,
был его голос тих и жесток:
— Там-то от голода — в снег головой,
здесь-то за золото — кровь и разбой...
Там — омертвение в тусклых домах,
здесь — онемение в русских умах.
Разве не стыдно, в блокаду спасясь,
с новой блокадой не чувствовать связь?
Он удалился, красив и высок...
Честно пытался я жить, — видит Бог!
Сколько же можно обиды копить
да скулежем поднебесье коптить?
К Богу ли, к Князю ли или в твой Строй, —
только б не тлеть в этой гнили сырой!
“Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить...”
Ф. И. Тютчев
ПОЛУКРОВКИ
Живем, как божии коровки,
беззвучные в своей стране...
Да мы ведь сами полукровки,
не нужно их искать извне!
Мы сами, не моргнув и оком,
смирясь с народною бедой,
кровь, нам дарованную Богом,
кривясь, разжидили водой, —
водой бесстыдных умалений
на евро-западном крыльце,
никчемных ссор да словопрений
с брезгливой метой на лице.
Мы так тихи в рассудке квелом,
что нас князья под знамена
не кликнули б на рать с монголом
или на брань Бородина.
А урки вьют из нас веревки,
как бы исподтишка, спроста,
а урки-то не полукрови,
в них кровь кипуча и густа;
они не с бухты — не с барахты
Русь разоряя до сумы,
высвистывают дев и шахты,
порты и юные умы...
Пора уж нам понять, разиням,
что эти самые враги
страну обмерили аршином
и выбросили на торги!
К ПОГРЕБЕНИЮ ЦАРСКОЙ СЕМЬИ
Поколдовали над останками,
скроили книжицы удало,
Русь оглушая перебранками
от Петербурга до Урала;
и размордевшие министрики
интриге следуя дворцовой,
искали в духе новой мистики
разгадку во кости берцовой.
Какими маленькими, жалкими
предстанут миру суетливцы,
бредущие за катафалками