Василий Кандинский, любя красный, писал о нём: "Безгранично тёплый, живая, подвижная, беспокойная краска. В этом кипении и горении наличествует так называемая мужская зрелость". Мужская зрелость — это воля к власти, энтузиазм, победительная сила, витальность. Активный, горячий, дикий. Но вместе с тем "красный действует проникновенно, как очень живой, полный воодушевления, беспокойный цвет, не имеющий легкомысленного характера жёлтого, расточаемого направо и налево". Кандинский делил все цвета на "интровертов" и "экстравертов". Красный не является ни тем, ни другим. Он — "главным образом внутри себя и очень мало вовне".
Именно с такими заготовками я шла на выставку Юрия Васильева "RUSSIAN RED Обыкновенный", проходящую в Государственном центре современного искусства. Тем более сам автор сообщает: «Уже много лет я стараюсь развивать, дополнять, переосмысливать проект Russian Red. Он ни в коем случае не о перекрашивании России в красный цвет. Мне бы хотелось рассказать о психологическом оттенке красного, о выражении темы "русского" через красный, о красном, который, ложась на поверхность, говорит о внутреннем. Потому и возник особенный, не городской герой, человек с природным интеллектом, живущий в своём обособленном мире. Среди белого заснеженного пространства разгорается "обыкновенный" красный его страстей» . Организаторы честно предупреждали, что выставка включает в себя "фотографии, видео и инсталляции, является частью масштабного проекта художника и построена на сквозном мотиве его работ последних лет — переживаниях и страстях "маленького человека". В общем, думалось о тревожном коне Петрова-Водкина, "Новой планете" Юона — зловещей, но сладко и неумолимо притягивающей, языческо-славянской красе, мундире Николая I да о Красной Империи батюшки-Сталина. "Так пусть же Красная сжимает властно свой штык мозолистой рукой!" Вспоминался Эль наш Лисицкий и его знаменитый плакат: "Клином красным бей белых". В общем, простора для ожиданий — много. Увы мне.
Уже на входе можно было прочесть-уяснить, что это не обычная выставка — с конями да кокошниками, но… звуковая инсталляция. Пригорюнилась. Впрочем… Почему бы нет? Кандинский уверял нас, что "зрение, разумеется, должно быть связано не только со вкусом, но и со всеми остальными органами чувств". Ребята-супрематисты мечтали: искусство будущего — это соединение звука, цвета, настроения, смысла и так далее. О красном цвете Кандинский тоже выражался вполне определённо: "Цвет… силы, энергии, устремлённости, решительности, радости, триумфа (шумного) и т.д. Музыкально он напоминает звучание фанфар с призвуком тубы — это упорный, навязчивый, сильный тон". К сожалению, сверху доносилось какое-то невнятное уханье и погромыхивание, даже отдалённо не напоминающее тубу иль фанфары. Поднявшись по ступеням, я приметила фотографию, на которой застыли берёзы с красными стволами ("Роща", 2001). Это показалось хотя и обыденным, но, по крайней мере, интересным ходом — как у Шукшина в рассказе: белые берёзы и красные пятна. Вот тебе и русский бунт — бессмысленный и беспощадный. Красный воспламеняет белизну. Горячий снег — кровавый снег. На мониторе мы обнаруживаем повторение сюжета, но в динамике красный возникает моментально и тут же исчезает, оставляя яркое послевкусие.
Самой замечательной работой можно назвать "Две сестры" (2017) — стереоскопическое изображение, объединяющее картину "Женский торс" Казимира Малевича и фотографию дореволюционной медработницы. Сделано в стилистике переливающихся календариков, которые были популярны в 1980-х годах: по мере приближения-отдаления возникают разные образы — то вещь Кандинского, то сестра милосердия. Скрепляющий миф — красный крест, один из базовых ориентиров супрематизма. Изящный жест постмодерна — аллюзии, воспоминания, игра. Прочие же объекты вызывали, скорее, недоумение, чем желание застревать возле них более чем на минуту. Тем паче отовсюду неслись-раздавались малоприятные звуки — неужели так звучит "русский красный"?
На видеопанели — человек в телогрейке посреди унылой природы. Над ним — птицы (тоже унылые). Ходьба по кругу. В руках — чемодан. Мужичок пытается собирать в него снег. Вся эта высокоумная белиберда называется "Синонимы слова "Родина" (2016). У автора именно такие синонимы и такая, с позволения сказать, родина. Однако где же тут "красный"? Мы созерцаем тотально-серый. Или для Юрия Васильева "русский красный" — это исключительная серость? Идём далее. Пятиканальная видеоинсталляция "Нарциссист" (2007). Красные зеркала (да-да, обыгрывание красных квадратов Малевича), в которые смотрится… правильно, russian мужик, только уже другой. Из буклета-путеводителя можно узнать, что его (мужика) "мятое лицо доведено водкой до завершённой художественности". Эврика! "Вместо супрематической реальности квадрат начинён узнаваемой национальной физиономией мужика и всей тварной конкретностью его существа". То бишь снова мы наблюдаем родину-уродину во всей её паскудной неизбывности. Автор, что же вас так корчит? Почему для вас Россия — это некто пьющий и бормочущий, да ещё и "нарциссист"?