Но мое дело — тоже предлагать свое, авось где-то да глянется. И я припомнил, что в “Независимой газете”, куда мне еще не забили вход категорически, у меня в друзьях был заместитель Третьякова, редактор еженедельного книжного приложения Игорь Зотов. Как раз по моему жанру — и я передал статью ему. Он ее прочел и пообещал подготовить к публикации.
Готовилась она целых полтора месяца. Специальный эксперт “Независимой” текст скрупулезно изучал — и я весьма подозреваю, что такую обширную, на всю полосу, статью, да еще под моей сомнительной фамилией, не мог не проглядеть, хотя бы бегло, и сам Третьяков.
И вот она печатается — и вызывает сразу бурный интерес. Как рассказал мне Зотов, было целое нашествие в редакцию за этим номером газеты. Смели все экземпляры из отделов, еле удалось оставить что-то для подшивок. Но звонит мне через несколько дней Зотов: слушай, тут говорят, что этот отчет уже до Алиханова был издан. Ну и что из этого? — спрашиваю. А из этого, говорит он, выходит, что ты всех надул, это никакая не сенсация, а провокация.
Я говорю, что я, во-первых, и не утверждал, что не было других изданий. А только рассказал историю этого, как мне издатель рассказал. А во-вторых, к Алиханову за этой книгой уже кинулись ученые-историки, профессора, в том числе МГУ, в том числе профессор Нью-Йоркского университета Стивен Коэн, председатель Бухаринского общества, самый известный в мире авторитет по Бухарину. Он книгу приобрел и засвидетельствовал, что полного общедоступного издания еще не было, а были только усеченные и искаженные.
Ты, говорит Зотов, тогда все это на бумажке напиши, чтоб было чем прикрыться. А вообще тут что-то странное с твоей статьей, я сам пока всего не разберу.
Но ничего писать вдогон уже мне не пришлось. Поскольку вскорости и началась та показательная порка, когда уже не только в “Независимой”, отметившейся той проскрипцией, но и в любой другой порядочной газете мое отмеченное чуждым плюрализмом слово появиться не могло.
Лупить меня взялись по всем коварным правилам нетленной инквизиции, не в глаз, а в бровь. То есть вцепились перво-наперво в ту вышеприведенную, вполне невинную преамбулу. Лучше всех этот прием представил Третьяков в своем пронзительном по искренности “Извинении”:
“Есть конкретная и громадная ошибка “НГ”, на страницах которой появился этот текст.
Спорить о его содержании неинтересно и бессмысленно. Хотя бы потому, что автор текста выдает за раритет то, что сотни тысяч читателей, в том числе и я, держали в руках до всякого Рослякова. Человек, ошибающийся в столь элементарном, вряд ли может претендовать на “переосмысление” исторического процесса...”
Хороший анекдот есть, как один тоже ошибся: хотел, прошу прощения, пукнуть — а наделал куда больше... Но пусть я и ошибся, хотя тогда вместе со мной в элементарную ошибку впал и уже названный мировой авторитет профессор Стивен Коэн. Но суть не в этом; главное, что от этой, может, справедливой, может, нет, ничтожности и плясала вся дальнейшая логическая пирамида. Ах книга — не раритет, ну, значит, и все в ней — брехня. И рецензент — брехло, и никакого бухаринского заговора не было, но это еще только первый ход.
Следующий делает знатный как при коммунистах, так и при демократах публицист Аркадий Ваксберг. Он, в терминах их стороны, как раз и преуспевший угодить и нашим, и вашим, дополняет явленную Третьяковым искренность своей змеиной проницательностью: “Автор не так глуп, как хочет показаться!” “Эта рекламная “завлекаловка”, — яснее формулирует его посыл “Общая газета”, — пахнет большой кровью”.
И дальше уже бьет, устами академика Яковлева, логический апофеоз — не скрою, отчасти даже лестный для меня по отводимой мне в текущем политическом процессе роли. Уже я, этот “всякий” и не интересный никому, чудесно превращаюсь в некую могущественную силу — “скорее нацизм, чем муссолиниевский фашизм” , “140-150 фашистских газет” , оплот национальной розни и резни, откуда растут ноги абсолютно всех нынешних бед:
“Потерпев два поражения в двух открыто фашистских путчах 91-го и 93-го годов, они, — это я, значит, — увидели, что если еще раз пойдут в открытую, то их на самом деле запретят... Они, — это опять я, — из одного гнезда — фашизм и большевизм... Они, — и это я, — почувствовали, что парламент, власть, суд, прокуратура — это их защита и надежда. Орут больше всех о законности, свободе слова. Они даже на меня подавали в суд...”
Ну и за этот безобразный ор в пользу законности — все ж бывший член Политбюро ЦК КПСС, а не какой-то “всякий” мою персоналку разбирал — уже оргвыводы: публичное символическое сожжение и запрет на деятельность в подначальной, называемой свободной, прессе.
НО САМАЯ СОЛЬ в том, что когда академик Яковлев еще служил в большевиках, то бишь в фашистах, по его определению, и возглавлял у них идеологию, мне от его же службы крепко перепало тоже. На редколлегии тогдашней “Правды” ее член однажды доложил, что неусыпной службой вынесено мнение больше меня в той еще подначальной прессе не печатать никогда. Только тогда мне вешали антисоветчину, антифашизм по-нынешнему. И вот после того, как академик скинул партбилет, а мне, сроду безбилетнику, досталось и от наших, и от ваших, — материальным воплощением того фашизма, главным идеологом которого был он, стал я.
То есть я как-то угодил своей заметкой во что-то потайное за кулисой, что тотчас и пустило в ход весь страшный механизм. Причем спех с запуском его не дал даже толком глянуть в сами тексты его. Например, на “круглом столе” на “Эхе Москвы” того же прокурора Вышинского, бывшего на бухаринском процессе гособвинителем, упрямо называли, вместо Ульриха, судьей. А главным аргументом для всего избрали, наподобие универсального разводного ключа у слесаря, такой: “Параноидальное сознание”. Таким путем какой-то признанный демократический историк, фамилии которого я не запомнил, и развел все по своим местам.
И тут, конечно, поневоле набивался в голову вопрос. Почему все-таки какая-то рецензия на книгу, давным-давно известную, как с нажимом повторяли все, зажгла такой сыр-бор? Академики, профессора, цвет публицистики: Яковлев, Ваксберг, Марк Дейч, Рой Медведев и прочие, — словно по крику “Фас!” напали всей армадой на какого-то, как сами же твердили, графомана, неофита, “выплывшего из алкогольной безвестности” ?
Ведь нынче уже пишутся такие жуткие разоблачения — хоть святых вон выноси. При этом и изобличенные святые в ус не дуют, и армады в бой не прут. Почему ж именно Бухарин явил собой какую-то священную корову для армады? Почему именно на этой теме страшное табу?
Быть может, как мне показалось по наквасу всей кампании, потому что признание Бухарина изменщиком, расстрелянным заслуженно, банкротит саму генеральную идею кампанейцев. Что сталинизм, рубивший не изменщиков, а праведников, — это такое абсолютное зло, ради расправы с коим допустимо абсолютно все. Любое воровство, любые горы трупов — и в Чечне, и в “Белом доме” — вплоть до уничтожения самой страны и населения, которые еще должны за это благодарны быть. Лишь бы не было — но не войны, как прежде верилось, а сталинизма.