Теперь вернемся к устойчивости лари. Одиннадцать лари — пенсия; зарплата учителя — двенадцать лари, двадцать четыре лари — районного прокурора, тридцать три лари — генерального прокурора... До "демократии" средняя пенсия составляла 120 рублей, или же — триста шестьдесят кг хлеба. Зарплата учителя составляла 150 рублей и четыреста пятьдесят кг хлеба, районного прокурора — 240 руб. и семьсот сорок кг хлеба, а прокурора республики — 400 руб. и тысячу двести кг хлеба. Одним словом, у специалиста любой категории уменьшилась зарплата минимум в двадцать раз. А пенсионерам и педагогам выдаваемой суммы не хватает даже на две недели, чтобы купить хлеб. Это значит, что их превратили в нищих. Чиновникам государственного департамента узаконили взяточничество, а в силовых структурах утвердили "мораль" — посредством оружия заниматься грабежами, то есть вместо воспроизводства, ухода и выращивания винограда и чая создана благоприятная среда для воспроизводства, ухода и взращивания преступников; хотя и косвенно, но фундаментально всем запретили деторождение.
Как-то раз на совещании в Гурджаани председатель колхоза села Чумлаки Валериан Утиашвили пристал ко мне с жалобой: мол, при создавшихся условиях производство овощей и молока стало нерентабельным. Я с улыбкой ответил, что более нерентабельным является растить детей, но во всем мире пока что с удовольствием делают это дело, а молоко и овощи являются незаменимыми продуктами, чтобы вырастить детей здоровыми.
Теперь посмотрим, на чью мельницу льет воду преступная устойчивость лари. В Грузии бушует невиданная инфляция пищевых продуктов. Да, я не ошибся — инфляция пищевых продуктов! И это происходит из-за невиданной доселе девальвации человеческой жизни!
Еще раз я крикну: да, лари устойчив, но желудок — пуст, голова — идет кругом; лари устойчив, но тело — голое; лари устойчив, но Грузию оставили полные силы молодые люди; лари устойчив, но пенсионеры умирают от голода.
Во всем мире самый дешевый рынок — Грузия. Мы же не производим ни одного вида товарной продукции. Поэтому из любой страны (по оправданным или же выдуманным причинам) идут к нам целые караваны, а от нас уплывают человеческая плоть, кровь, интеллект и знания. Любому иностранному атташе или бизнесмену в Грузии содержание семьи обходится в гроши. У нас они тратят в десять раз меньше, чем у себя на родине. А на сэкономленные деньги (только лишь на сэкономленные?) вывозят наше достояние, положив в карман малые сокровища, которые собирались десятилетиями. А наше бездарное правительство не смогло (или не захотело) даже установить контроль за оборотом драгоценностей и валютными операциями...
Давид КОСТАКИЯ
(обратно)
Александр Лысков ХОМО-КАРТОФЕЛЮС
ПРОВИНЦИЯ ПОД ДОЖДЕМ ходит без зонта — "не сахарные". И напропалую просит закурить. Нет проходу и от молодых, и от мужиков: "Закурить не найдется?” Не куришь? Тогда хоть "сорок копеек дай". И с таким напором говорится, что к вечеру, глядишь, и на весь кошелек виды будут иметь. Странно, необычно это для северного русского городка с палисадниками детства нашего — всегда бывали здесь перед приезжими почтительными. Нынче, пробуждаясь от зимы, в холодных туманах мрачно выводя почки на березках, нервозно хлопая гнилыми досками тротуаров, обедневший городок задирается.
За городком, за рекой край русской жизни — деревни. За ними в стальной сверкающей сети далеких солнечных дождей неизвестные холмы и леса. Ну а в центре этого смутного пространства района-уезда, на площади между деревянной трибуной и забытой статуей Ленина у покосившегося фонарного столба стоит баба, торговка, с мешочком семечек на табурете. В кожаной куртке и резиновых сапогах. Востроносенькая, подсохшая от грубой работы и частых пиров, лицо, как панцирь черепашки, бугристое. И глаза тоже неспокойные, тоже стреляющие: у кого бы на горсть семечек рубль обменять.
Увожу взгляд, как от цыганки. А она вдруг окликает в спину:
— Не пьешь, не куришь, так хоть бы семечек, Саша, купил.
Нина Шелестова! Только что думал о ней. Одна она теперь у меня здесь подруга детства осталась в живых. Друзья давно на том свете. Голос знакомый, но нет уже в нем того грудного, игривого курлыканья, совсем не чувствуется обольстительной мощи — только громкость базарная. Осенью померла ее мать — отчаянная фронтовичка, получавшая по ранению большой пенсион, кормившая дочку с зятем и внуками. Теперь Нина покупает на станции у проводниц сырых семечек, жарит их и назначает прибавочную стоимость, имея во всеобщем российском рынке место свое законное у этого столба, ободранного грузовиками.