Наверное, можно. И молиться за него, за его вразумление — необходимо. Но — неимоверно тяжело. И сердце, и душа, и все, что есть во мне человеческого, восстают против этого...
Когда мы с Дарко возвращались в село, уже окончательно стемнело. Над проселком, по которому шли обратно, дрожали, переливались звезды.
И странно, и хорошо было брести почти вслепую, нащупывая путь, чувствуя под ногами то острый камень, то мягкую, нагретую за день солнцем пыль.
Позже, провожая меня в Белграде на московский поезд, Дарко сказал:
— Если придумаешь, как отомстить, пришли мне телеграмму. Напиши в ней: “Айдем на лов” — “Идем на охоту”. Я приеду.
Сейчас весна, время таяния снегов, время цветения садов, время жизни. Натовские налеты на Югославию продолжаются. Американские пилоты писали на сеющих смерть ракетах: “Поздравляем с Пасхой!”
Счет погибших сербов опять идет на тысячи. В подвалах бомбоубежищ сербские дети плачут и спрашивают матерей, когда же матушка-Россия придет им на помощь.
В самой же России наследники Козырева вновь отделываются красивыми и пустыми словами, осуждающими бомбежки, боясь сделать лишнее движение, чтобы в Америке и в НАТО не подумали чего плохого. В Кремле затыкают уши, когда из Сербии доносятся стоны раненых и предсмертные вскрики убитых.
Русский народ безмолвствует, как и восемь лет назад, когда в Югославии раздались первые выстрелы, когда начался продолжающийся и по сей день геноцид сербов — уже третий для них в нынешнем столетии.
Вчера из Белграда мне позвонила знакомая сербка. Она не плакала и не жаловалась. У нее был каменный голос. “Мы умираем за вас”, — сказала она. Вчера же на одном из каналов российского телевидения выступал Козырев. Сожалел о бомбежках. Ругал сербов, вынудивших НАТО применить силу. И — улыбался. На моем столе лежит готовая к отправке телеграмма. В ней всего три слова: “Айдем на лов”. Сейчас я пойду на почту.
Мурманск
Владимир Бушин АПОФЕОЗ АЛКОПСИХОЗА
ГОВОРЯТ, КОГДА ПРИМАКОВ БЫЛ ВЫДВИНУТ на пост главы правительства и в качестве кандидата первый раз препожаловал к Ельцину, тот встретил его восклицанием закадычного дружка:
— Кого я вижу! Зиновий Максимыч! Сколько лет, сколько зим!
Деликатный кандидат промолчал, а чуткий, как заяц, Сысуев шепнул принципалу в волосатое ушко: “Зиновий — это Гердт. Он умер. А Примаков — Евгений, он живой”. Принципал негромко чертыхнулся и продолжал с новым приливом дружелюбия:
— Наконец-то! Дорогой Евгений Трофимыч, как я рад!..
Тогда визитер взял листок бумаги, написал крупными печатными буквами свое полное имя и положил бумажку перед президентом. Он прочитал и удивился:
— Вы знаменитый комкор Примаков, герой гражданской войны?
— Нет, я академик Примаков, министр вашего правительства.
— А разве так бывает, чтобы у разных людей одна фамилия?
— Иногда бывает.
— Первый раз слышу! А какой вы министр?
— Иностранных дел.
— Надо же!.. А где этот... как его? Мозырев, что ли, или Пузырев? Ведь я его, помнится, вроде не вышибал. Хотя, между нами, он давно заслужил это. Мало ему, понимаешь, что я любимого внука отправил учиться в Англию, он еще все подбивал меня и... как ее?.. Наину Иосифовну принять американское подданство. А деньги, говорит, все до последнего доллара переведи туда, куда перевел их Черномырдин. Ну, настоящий агент! Они меня со всех сторон, понимаешь, обложили. Дохнуть не дают... Хорошо, назначим вас главкой правительства. А кого на пост министра иностранных дел?
— По-моему, самое лучшее — моего заместителя Игоря Сергеевича Иванова.
— Иванова?! Это невозможно! Немыслимо! Что скажет мировое сообщество! Нас немедленно обвинят в великодержавном шовинизме, в имперских амбициях да и просто в агрессии. Я крайне удивлен, что у нас после всех моих стараний еще до сих пор есть на высоких должностях люди с такими шовинистическими фамилиями. Давайте лучше назначим Лившица. Он может сколько угодно говорить, и все с улыбочкой. А разве это не главное для дипломата? Или Гердта. Еще лучше! Комик.
— Ваше высокопревосходительство, — вмешался Сысуев. — Я уже докладывал, Зиновий Гердт как бы вне поля вашей досягаемости. А Лившиц тут, и, кажется, безработный. Его можно.
— Нет ни души, — вспылил президент, — кто был бы вне моей досягаемости! Вот Гердта и назначим!
Однако Примаков не соглашался, упорствовал на своем. Ельцин попросил Сысуева принести фотографию Иванова и долго ее рассматривал.
— Ничего в нем нет иностранного, одно только, прости Господи, русское... Что ж, пусть будет по-вашему. Но, во-первых, пусть Иванов отрастит пейсы и купит ермолку; во-вторых, дадим ему псевдоним, например, Рабинович; ну и, в-третьих, распорядитесь насчет обрезания. Я позвоню Ренату Акчурину. Он организует без очереди. И бесплатно.
Но Примаков был непримирим. С большим трудом ему удалось отвергнуть все требования и протащить Иванова на пост министра под его собственным шовинистическим именем, и без ермолки и хирургического вмешательства. Это и явилось главной причиной неуемной вражды к новому правительству и неустанных попыток ошельмовать его со стороны богоизбранных интернационалистов типа Явлинского.
А Ельцин вроде смирился с носителем шовинистической фамилии на посту министра иностранных дел, но нет-нет да и назовет его все же то Лившицем, то Рабиновичем, то Гердтом. Впрочем, дело тут, как можно догадаться по первым строкам нашего повествования, не только в великом интернационализме. Говорят, Клинтона он порой называет другом Гельмутом, Жака Ширака — Виктором Степановичем, Волошина — Калошиным, Сысуева — Абрамычем и даже родную супругу — Хиллари Иосифовной...
ВРАЧ ВЛАДИМИР ДАНИЛОВ, анализируя нынешнее состояние здоровья Ельцина, приходит к выводу, что в данном случае “речь идет о нарастающем слабоумии в позднем возрасте”, причина которого — хронический алкоголизм. По-научному это называется полиневротический алкогольный психоз. Важнейшие проявления болезни — провалы памяти (амнезия) и так называемая конфабуляция, т.е. замена выпавших из памяти в момент разговора имен, названий или даже мыслей на близкие по смыслу или “конфигурации”. Этим именно легко объясняется замена Евгения Максимовича на Зиновия Трофимовича, — “конфигурации” имен довольно схожи. Сложнее объяснить, почему Жака Ширака наш президент называет Виктором Степановичем, а свою жену — Хиллари Иосифовной. Видимо, это еще неизвестная форма болезни.
Статья В.Данилова была напечатана в “Советской России” 29 апреля, а буквально на следующий день, 30-го, клиент явил прелестный образчик своего алкогольного психоза. Дело в том, что в Москву приехал Нельсон Мандела, президент Южно-Африканской республики. И вот в своем приветственном слове наш батя брякнул: “У вас в Югославии...” В сей момент Волошин или Сысуев, которые, надо полагать, всегда в таких ситуациях настороже, каким-то невидимым электронным шильцем кольнули патрона в мягкое место, и он тотчас поправился: “Ой!.. В Южно-Африканской республике...” Но, увы, чижик-пыжик, который на Фонтанке водку пил и не закусывал, уже выпорхнул, прочирикал: “Югославия!” Но если бы только в этом все дело!..