Наместник монастыря игумен Иоанн встретил нас очень радушно. Поселил о.Кирилла в своей келье, устроил роскошную трапезу в своей приемной. Конечно же, съездил с нами на колодчик преподобного Иринарха в село Кондаково, на родину святого. В купальне о.Кирилл долго не решался окунуться в студеную воду — разговаривал с нами: мол, водичка-то обжигает — видимо, надеясь, что мы пожалеем его. Но помня о всех его болезнях, мы с о.Иоанном были неумолимы: приобщиться святой воды надо только погружательно. И он погрузился трижды...
На обратном пути, увидав высящийся на холме храм, батюшка непременно просил меня подъехать к нему. В каждом он пел тропарь и все спрашивал о.Иоанна, что делается для возрождения храмов (я вспомнил, сколько он сделал не только для возрождения нашего храма Николы на Берсеневке, но для собора Василия Блаженного, для простого деревенского храма в Воронежской области, где родился его отец). О.Иоанн рассказал, что служит панихиды именно в заброшенных храмах, но было видно, что это мало успокоило о.Кирилла, что сердце его не может спокойно видеть храм в таком состоянии. Я даже почувствовал, что он, как это не раз бывало, может прямо сейчас предложить взяться расчистить хотя бы тропы к ним. Но он, видимо, пожалел нас, да и не захотел покушаться на права хозяина...
Вышли мы из очередного храма и видим — прямо на дороге катается собака: как-то мучается и не то воет, не то стонет. Пробежит, упадет опять на спину и снова мучается, катается. Галя многозначительно произнесла: “Это недаром”. Но о.Иоанн возразил: “Нет, это другое — пчела или оса ее укусила”. О.Кирилл же промолчал и молчал почти всю дорогу до монастыря — так его потрясли позабытые людьми храмы...
Доставили наших батюшек прямо к порогу настоятельских покоев, а сами — в мою деревню Старово-Смолино. Настроение было радужное, и я предложил Гале после обеда съездить на реку Устье — она с радостью согласилась. Там мы немножко позагорали, вволю накупались, а наутро проснулись с охрипшими голосами, с болью и ломотой во всем теле. Бедная Галя, от которой я ни разу до этого не услыхал не то что ни одной жалобы, но даже и тени недовольства хоть чем-нибудь, хотя доставалось ей немало — вставали рань-непрерань и весь день потом в таком ритме жили, что однажды ночью я даже два раза терял сознание во сне — запричитала: “Зачем купались? После святого колодчика нельзя было. Бес нас попутал”. Я был согласен с ней, но и обидно стало: ведь я в этом виноват, а она еще мне соли на рану сыпет. Я недовольно буркнул: “Что же делать, терпи, раз к такому немощному да неразумному приехала”. Галя сразу смущенно примолкла и только уже в конце нашей поездки пожаловалась: “Зачем я ездила? Ни на одной службе не была”. Я не преминул, конечно, указать ей, что благодарить надо Бога за все, а не унывать. Она упрямо опустила глаза, но промолчала.
Зато о.Кирилл отслужил две службы в Борисоглебском монастыре и две в Спасо-Яковлевском в Ростове Великом (наместник архимандрит Евстафий называет город не великим, а Ростовом на болоте, мол, Великим чтобы называться — заслужить теперь надо, как наши святые предки заслуживали). И я ревниво отметил про себя, что в Спасо-Яковлевском нашему батюшке больше понравилось — половину поездки он пробыл там. Однажды, даже когда шла всенощная, он так заговорился с о.Евстафием, что потом сам виновато, но и радостно сказал нам с Галей: “Пять часов пятнадцать минут мы беседовали”. А уж как он обрадовался, узнав, что мы тоже даром время не теряли — встав возле источника святого в центре монастырского двора, читали Великую Павечерицу — снова, как ребенок, воскликнул: “Это знаменательно, что во дворе монастыря, где покоятся мощи святителя Димитрия Ростовского, который прохладно относился к старообрядцам и старым обрядам, все-таки западное воспитание дало себя знать, была прочитана Великая Павечерица по древнему чину!” Галя виновато посмотрела на меня. Дело в том, что она хотела уйти на службу, а я сказал: “Вдруг о.Кирилл выйдет, и придется ему искать нас”. Но зря она смотрела виновато — без нее я бы, конечно, просто слонялся без дела по монастырскому двору...
На прощание поблагодарив о.Евстафия за радушный прием, о.Кирилл искренне удивился: “Отец Евстафий, как вы управляетесь с таким хозяйством огромным — ни разу вы не возмутились? А я на дню по пять раз срываюсь”. О.Евстафий возразил: “А я тридцать пять раз”. О.Кирилл снова: “А я не видел”. О.Евстафий: “Мало был”.
На обратном пути в Москву мотор почему-то перегрелся, и я вынужден был остановиться, но о.Кирилл спал, сраженный усталостью, и даже не заметил этого. Я потихоньку вышел из машины и вдруг понял, что ничего делать не надо, а надо просто постоять спокойно и ехать дальше.
В Переславле-Заслесском заехали в Никитский монастырь и попали прямо на службу. Кроме священника и женщины за свечным ящиком, был всего один мужчина. Женщина же, кроме работы по продаже свечей, еще пела на клиросе — потому, даже отпуская товар, она не прекращала петь... Я заметил, что о.Кирилла, в отличие от меня, это не умилило, а опечалило, и я понял, что в монастыре просто-напросто не хватает людей!.. На территории было пустынно, везде какая-то разруха, на главном храме даже крыши нет. Несмотря на табличку, предупреждающую об опасности, батюшка с Галей вошли внутрь, а я, грешный, побоялся...
Дорогой о.Кирилл неожиданно затеял разговор об Андрее Тарковском и Никите Михалкове. Я еще в студенчестве занимался их творчеством, даже писал курсовые работы и потому мог кое-что рассказать батюшке: мол, люди, они, конечно, очень талантливые, но есть у них в фильмах “прелестное”, у Никиты — побольше, у Андрея — поменьше, и, конечно, художники они неправославные. Тарковского можно назвать христианским художником, но только не православным. В фильме “Жертвоприношение” для спасения мира и себя герой приносит такую жертву — прелюбодействует со своей служанкой!.. Потому что ему приснилось, будто именно это прелюбодейство нужно для спасения... Думаю, каждому православному ясно, что сон такой от лукавого... Душа Тарковского искала Бога, но, во всяком случае, в его фильмах — так и не нашла... О.Кирилл внимательно выслушал мою точку зрения, но сам высказываться не стал — может быть, когда-нибудь я узнаю, зачем ему понадобились Тарковский и Михалков, а может, и не узнаю; знаю одно — просто так батюшка ни о чем не спрашивает...
Без пятнадцати три мы въехали во двор нашей Берсеневки... Успели еще пообедать, и о.Кирилл бодро побежал на службу. Я же кое-как доплелся до своего “запорожчика”. Дома прямо в одежде прилег “на минутку” и проснулся через шесть часов, разделся и заснул до 9 часов утра. А о.Кирилл всегда живет в таком ритме, да и Галя с утра до вечера на Берсеневке рядом с батюшкой...
В храм я попал на всенощную только на другой день. После службы о.Кирилл попросил остаться желающих послушать его отчет о поездке в Борисоглеб (именно так у нас поставлено дело — сам батюшка и другие прихожане всегда отчитываются о своих поездках). Он, как обычно, сел посреди Феодосьевского придела на стул (сидя на нем, он за шесть лет преподал нам прослушанные им в Духовной Академии лекции, так что члены Берсеневской общины — тоже, можно сказать, “академики”), накинул на плечи свой старенький джемпер и повел рассказ: “Самое примечательное по дороге — это Переславль-Залесский. Четыре монастыря там было, а Екатерина упразднила их. Вот, кстати, об идеализации прошлого. В большинстве случаев зрелище печальное, храмы не реставрируются, в Никитском монастыре рухнувший главный собор так и остался после той давней бури...