Вымирают, пустеют аулы. Президент объявил о начале экономического процветания, построил "Город Солнца", а его сограждане в сельских районах вынуждены есть комбикорм, который еще недавно скармливали скоту. Молодежь, чтобы не умереть с голода и как-то помочь близким, хлынула в город. Не на учебу, как было при "проклятой" Империи, а за куском хлеба. Его приходится зарабатывать посредничеством, мелкой спекуляцией, воровством, вымогательством, самой грязной работой на базарах и оптовках. Молодежь больше не думает об учебе, ничего не читает и будущего у нее нет. Впереди только нищета. В родные аулы они больше никогда не вернутся, потому что там не нужны, а здесь, в городе, хоть и обманчивое, но все-таки жалкое подобие достатка. Иногда можно заработать на бутылку "самопала" или на не менее ядовитую импортную сивуху. Если такую жизнь наш президент называет долгожданной свободой от тоталитаризма и раскрепощения личности, то хотелось бы его спросить, а что же тогда называется рабством и геноцидом?
А в это время казахская интеллигенция, изображая из себя средневековых батыров и биев — защитников народа, стучит бутафорскими мечами и таскает друг друга за жидкие бороденки. Казахский народ, от имени которого они так яростно орут, вымирает, а они озабочены одним: чтобы казахский язык стал государственным и непременно перешел с кириллицы на латинский алфавит. По-моему, хватит закатывать глаза в истерике, что казахский не хотят учить "некоренные". Его не хотят учить в первую очередь сами казахи. Особенно молодежь. Она не спорит с "Законом о языке", который периодически вытаскивают на свет божий наши "вожди", когда надо в очередной раз отвлечь народ от насущных проблем, от провалов в экономике и изобразить отеческую заботу о духовной жизни народа.
Станкостроительное техоснастка станки proma 6 предлагает свою продукцию.
Александр Проханов СВЕТОНОСНЫЙ МИСТИК КИМ
Мы поздравляем своего давнего друга, бывшего члена редколлегии боевой газеты “День”, нашего автора, одного из истинных лидеров современной русской литературы Анатолия Кима с шестидесятилетием! Желаем ему новых книг, новых картин, преданных и верных читателей. Всегда рады видеть твои произведения на наших страницах.
РЕДАКЦИЯ
Анатолий Ким – великий мистик в нашей литературе. Он как бы состоит из тончайших воздушных энергий, он прозрачен для солнечного и лунного света. Анатолий Ким, со своей красотой, со своей мучительно утонченной эстетикой, летает над мировыми водами, над мировыми травами, над мировыми цветами, не оставляя на них следа. Его появление в природе и в культуре можно выявить только по легким наклонам зеленых травяных стеблей. Таким Анатолий Ким мне предстал в своих первых рассказах. Это несмотря на то, что в рассказах Ким описывал плоть, женскую любовь, мужскую страсть, рев зверя, накаляемые жаром почвы. Но вся эта материя была пронизана светоносными мистическими энергиями.
Таков Анатолий Ким как художник. В свои метафоры, в свою мучительную утонченную эстетику он закладывает несоединимое и несопоставимое в обычном материальном мире. Его существа, которыми он населяет свои леса и просторы, – это кентавры, сирины, это исчезнувшие пралюди, язык, на котором они говорят, – это язык не птиц и не трав, а тот загадочный таинственный язык, на котором было, по-видимому, произнесено первое слово на земле.
Таков художественный, духовный мир моего друга Анатолия Кима.
Анатолий Ким – прекрасный товарищ. В это изнурительное, грозное и отвратительное время, когда культуру разрубили топором, и этот топор пришелся не просто на левых и правых, на патриотов и западников, на авангардистов и традиционалистов, этот топор пришелся на человеческие дружбы, на давние близкие отношения, на весь наш мир так называемых “сорокалетних”. Было время, когда мы – молодые, веселые, бесшабашные, бражные, влюбленные и непрерывно творящие, создающие книгу за книгой, – были вместе, дарили друг другу свои книги с восторженными автографами, поднимали заздравные чаши, любовались друг другом, когда кто-нибудь из нас появлялся с красивой женщиной или возвращался из дальнего путешествия с бронзовым от загара лицом… Почти все эти дружбы нынче рухнули. Сегодня бывшие “сорокалетние” либо исчезли вовсе, превратились в прах, в туман, либо разделились на несоединимые группировки, на ядра, которые отталкиваются друг от друга, как разные полюса магнита…
Анатолий Ким – один из немногих, который сохраняет наш синтез, союз тех лет. Толя действительно объединяющий, настолько широкий и настолько объемный, что он вмещает в себя всех нас, давно не разговаривающих друг с другом.
В день его шестидесятилетия, в день его юбилея я поздравляю его. Да, сегодня и его я вижу часто печальным, вижу его как бы застывшее, как бы остекленевшее в недоумении от нынешней действительности лицо, мудрые глаза, иногда он напоминает мне ликом таинственного печального Будду, сидящего в позе лотоса на нефритовом алтаре.
Я желаю ему в день юбилея бессмертия, желаю, чтобы в следующем его воплощении он превратился в бабочку, и, быть может, тогда я – верный своему тотемному зверю – бабочке, тоже обращусь в бабочку и мы вместе с Кимом полетим над восхитительными лугами Эдема.
Анатолий Ким БЛИЗНЕЦ (Глава из романа)
Перед всесильным натиском зеленого вируса никто не мог устоять — от великих царей арабских до темного таджикского крестьянина, который вынужден был, когда настали лихие времена, отбросить прочь свой кетмень и схватиться за автомат Калашникова. Вначале я был здоров, молод, жил в кишлаке, учился в школе и наблюдал со стороны, как постепенно зеленеет окружающее нас геополитическое пространство. Василий тоже был молод, учился в школе, потом в университете. По окончании которого работать нигде не стал и начал писать художественную прозу. А мне, в те же годы, стало ясно, что автомат или пистолет гораздо удобнее для рук, и только с ними в руках можно было добыть зеленые доллары во имя Аллаха и ради всемирного священного джихада. Таким образом я принял причастие доллара намного раньше, чем Василий, хотя мы были, кажется, почти ровесниками. А когда, каким образом, по какой причине я был внедрен в кишлачного мальчика, который летом в хорошую погоду спал на плоской крыше родительского дома, во сне сладко посасывая свой далеко отгибающийся на кулаке большой палец, — того я не знаю.
Не знаю и того, почему я однажды утром проснулся человеком, в котором чугунной тяжестью давило душу угрюмое нежелание просыпаться, снова входить с утра раннего в эту жизнь, открывать глаза и видеть ее свет. Мне было 72 года, я был лысым стариком, дряблое брюхо покоилось на моих коленях, я сидел в трусах и майке на краю кровати, свесив с нее сизые зябнувшие ноги. Почему-то возле меня никого не было, ни жены, ни детей, моя жизнь к старости оказалась одинокой, и другого положения для нее, по всей вероятности, уже не предвиделось. Не знаю, потерял ли я жену, умерла ли она, были дети или их никогда не рождалось у меня — моего прошлого нет как нет, остается одно только будущее! То бишь перспектива моего существования безнадежно тонет в дрожащем мареве вечности. И хотя мне известно, что принявшее меня старое тело этого человека вскоре умрет, моя душа, обретающаяся в нем теперь, не перестанет изнывать в унылой меланхолии своего бессмертия. С каким глубоким удовлетворением я ушел бы вместе с этим никому не нужным старцем — умер бы в нем и вернулся туда, откуда был послан. Но такой милости пока нет для меня, а есть лишь суровый гнет бесконечного повторения пройденного. Все, что предстоит мне испытать, — в любом новом воплощении, — то уже было, было! И этот старый человек со своим угрюмым утренним отчаянием, с пустотою в прошлом, напрочь отсеченным от него беспамятством болезни Альцгеймера — также является многомиллионным повтором одного и того же эпизода из всеобщего спектакля под названием “Хочу жить вечно на земле”.