Однако попытка добиться симметрии (отчасти предпринятая в предыдущих строках) неизбежно срывается: юдофилы и юдофобы еще кое-как уравновешивают друг друга, но реакция самих евреев на обсуждение деликатной и мучительно трудной темы — реакция неизменно неадекватная — искажает картину и чаще всего приводит к прямо противоположному, по сравнению с чаемым, результату. При этом антисемитизм (юдофобия) трактуется не как частное проявление ксенофобии, но как кощунство, как своего рода святотатство (и это — вне всякой связи с прихотливой логикой Сергея Булгакова). А гитлеровский геноцид рассматривается современными евреями как индульгенция на все времена, включая грядущие, или даже как вексель, подлежащий вечному погашению всем остальным человечеством.
Здравое нравственное чувство интуитивно протестует против такого расклада. Здравое нравственное чутье самих евреев — в том числе. И все же существует некая национальная паранойя, заставляющая евреев безмерно преувеличивать и всячески раздувать мимолетную, уже миновавшую или вовсе мнимую опасность, самым пагубным для себя образом пренебрегая по временам опасностью подлинной. Сочетание маниакальной подозрительности и — применительно, в первую очередь, к самим себе — преступной беспечности. Можно даже сказать (в отсутствие научного определения того, кто такие евреи), что евреями следует называть людей, этой национальной паранойе подверженных.
И этот страх, эта паранойя, эта фобия мешают не только диалогу с людьми, к евреям ни малейшей любви (но при этом и ненависти) не испытывающим, — они затрудняют, а вернее, блокируют процесс самопознания, самосознания и, наконец, самоприятия. И как ответная реакция провоцируют обсуждение “запретной темы” исключительно в жанре скандала. Тезис, согласно которому антисемитизм преступен по определению (тогда как по общечеловеческим меркам преступен только насильственный антисемитизм — преступен как любое проявление нелегимитированного насилия), сам по себе насильствен и агрессивен; он может быть оспорен как любое априорное утверждение. Что возвращает нас к уже обозначенному кругу неизбывных вопросов.
ВОПРОС О ПРОИСХОЖДЕНИИ РОССИЙСКИХ ЕВРЕЕВ... Вынесем за скобки “хазарскую гипотезу”, как по большому счету не имеющую отношения к делу. Идет ли речь о семитах или об “ожидовленных тюрках”, наверное, не имеет значения. Даже с точки зрения человека верующего: кто сказал, будто “богоизбранничество” наследуется не через дух, а через кровь? И что “рода” и “колена” не носят чисто метафорического характера? Российские евреи “достались” России при разделе Польши и оказались в черте оседлости: вот все, что нужно знать в рамках данного разговора.
Если бы наш гипотетический марсианин раскрутил свой волшебный глобус на сто лет назад, он обнаружил бы массовое скопление евреев лишь на одной территории, правда, весьма обширной, — в черте оседлости. несколько миллионов евреев, живущих на одной территории, говорящих на одном языке (идиш), придерживающихся одной религии в двух ее разновидностях (традиционный иудаизм), обладающих единым самоуправлением (раввинат) и системой образования, передающих от отца к сыну наследственные профессии и ремесла (раввин, учитель, торговец, ростовщик, резчик, портной, мельник, музыкант и так далее), строго соблюдающих национально-религиозную “чистоту рядов”, — никогда и нигде, со времен разрушения второго Храма, евреи не обладали такой, выражаясь современным языком, национально-культурной автономией, никогда и нигде так близко не подходили к национальной целостности — на правах не “особого” или “избранного”, но рядового народа. Разумеется, притесняемого, но притесняли в XIX веке (и в первых двух третях XX) не одних только евреев.
По сравнению с положением дел в черте оседлости сегодняшний статус израильских евреев (при том, что Израиль обладает всеми атрибутами государственности и государственной независимости) представляется значительно менее органичным, хотя бы в силу языковой, культурной и отчасти расовой розни. Другими словами, предпосылки для создания еврейского государства (или еврейской автономии) в черте оседлости сто лет назад были куда более благоприятными, чем в нынешней Палестине. Правда, создать такое государство можно было бы только путем вооруженного восстания. Что, с известными поправками, и имело место, хотя сам этот факт с трудом поддается осознанию.
Решающие события разыгрались, разумеется, в 1917 году. В изнуренной и обескровленной годами войны империи вспыхнули одновременно две революции: социальная и антиимпериалистическая. Конечно, Россия не была, в отличие от главных союзников по Антанте, колониальной империей, но сепаратистский элемент был крайне силен, прежде всего в Польше, в Финляндии, на Украине, в Закавказье и в Средней Азии. Во всех этих регионах свержение самодержавия воспринималось главным образом как обретение государственной независимости. В ходе гражданской войны и белым, и красным (а красным — и долгие годы по ее окончании), воюя друг с другом, приходилось одновременно сражаться с национал-сепаратистами.
Какое место отводилось в этой борьбе евреям? Казалось бы, будучи притесняемым по конфессиональному признаку народом (и претерпев новые тяготы и унижения в ходе насильственных переселений, когда их сгоняли с оставляемых немцами территории), евреи должны были — сами по себе или в союзе с другими народами — принять участие в национально-освободительном восстании, причем на одной из ведущих ролей.
Они же “оседлали” революцию социальную. Причем главную роль здесь сыграли не городские ассимилированные евреи (оказавшиеся в основном среди эсеров или меньшевиков либо в кругах аполитичной интеллигенции), а недавние жители местечек, составившие не иссякавший на протяжении двух десятилетий источник кадров ЧК и института комиссаров. Мелкобуржуазная масса местечкового еврейства образовала главный кадровый резерв социальной — пролетарской по самоназванию и целеположению — революции!
Внезапный соблазн насильственного и кровавого обрусения оказался непреодолимым; одержимые комплексом любви-ненависти (в котором ненависть была ужасающе наглядна, а любовь — поверх ходульных лозунгов классового интернационального братства — просвечивала в самой по себе воле к обрусению), взвинчивающие себя как памятью о погромах, так и новыми кровавыми эксцессами уже в ходе самой гражданской войны, евреи, вырядившиеся большевиками (рука об руку с латышами, поляками, закавказцами, но ни в одной другой нации это не носило столь массового характера), творили чудовищные зверства, в которых идея национального возмездия была замаскирована лозунгом возмездия социального.
Если во всем этом и наличествовал элемент классовой революции — то только против собственного раввината. Еврейское национальное восстание, проходившее под прикрытием социальной революции, самым парадоксальным образом решало еврейский вопрос строго по Марксу — путем искоренения еврейского духа как такового. Происходил массовой отказ от еврейства, происходило, по сути дела, самоуничтожение народа еврейского — в том виде, в котором он существовал в черте оседлости, — и происходило оно в форме массового истребления народа русского...