Десять лет ждала своего часа книга о Вампилове, но почти все его пьесы те же самые десять лет ждали сценического рождения. Десять лет после публикации в журнале "Ангара" до столичных постановок "Утиной охоты". Десять лет до премьеры "Старшего сына". И все после смерти.
"Воз с моими пьесами все на том же месте, если не считать энтузиазма, проявленного Табаковым. Дай Бог, но разрешения-то у него нет... "Валентину" (первоначальное название "Прошлым летом в Чулимске".— В.Б. ) я привезу готовую, а новой работы я так и не начинал... Это даже кризис какой-то".
Это был кризис драматурга. Ему, каким бы одаренным он ни был, для развития нужен свой театр. Уверен, редактура всех его пьес (не касаясь цензурных и идейных моментов) объясняется именно отсутствием своего театра. И в "Старшем сыне" объяснение ситуации с самозванством через диалог с Сильвой, и в "Метранпаже" (финал с Хомутовым) пошли на пользу пьесам, облегчили их сценическое воплощение.
Для своего высшего расцвета ему надо было пройти закалку московской сценой. Не дождался. При жизни ни одного столичного спектакля. И Олег Ефремов, и Владимир Андреев, и "Современник", и театр Станиславского — все было как постскриптум к его судьбе...
И отсюда настроения в дневнике: "В душе пусто, как в графине алкоголика. Все израсходовано глупо, запоем, раскидано, растеряно. Я слышу, как в груди, будто в печной трубе, воет ветер. Ничего нет страшнее духовного банкротства. Человек может быть гол, нищ, но если у него есть хоть какая-нибудь задрипаная идея, цель, надежда, мираж — все, начиная от намерения собрать лучший альбом марок и кончая грезами о бессмертии,— он еще человек и его существование имеет смысл... А вот так... когда совсем пусто, совсем темно..."
Он и переделывал по 17 раз свои пьесы, потому что не видел их сценического воплощения. Постановка ведущими театрами страны, конечно же, дала бы мощный импульс для развития великолепного драматургического дарования Вампилова. С болью писал он: "Для меня жизнь моя — черновик".
Но кто же мешал ему творить судьбу уже по-белому? "Ложь стала естественной, как воздух". Что делать? "Знаменитым стать сейчас легко, надо только потерять совесть". Засевшие в Управлении культуры Замшеверы, Мирингофы и прочие Санетовы лишь смеялись, принимая новую пьесу Вампилова. Мол, "новый анекдот прислал". Пишет верная поклонница таланта Вампилова Елена Якушкина: "Обсуждение было бурным. Тройка: Санетов, Мирингоф, а главное... Закшевер просто разъярились, как будто ты их всех лично когда-то оскорбил... Закшевер о Бусыгине (пьеса "Старший сын".— В.Б.) "Что высмеивает эта комедия?" "Наташа Макарская — весьма легких нравов". "Язык — это орудие драматурга — засорен блатными словечками" (Мирингоф); и т.д. и т.п. до бесконечности.
Главное — единодушное возмущение вызвал образ Михаила Кудимова. "Компрометируется самое святое — образ советского солдата".
Далее Якушкина пишет: "Я свой Ермоловский театр... отнюдь не защищаю, но мы действительно связаны по руками и ногам тем, что Закшевер произвел такой шум вокруг "Сына"...
В результате негласного сговора элитных режиссеров и чиновников Вампилов так и не увидел своих пьес на московской сцене. Все посмертные "ахи" и "охи" были надуманы и просчитаны. "Они любить умеют только мертвых..."
Вампилов отвечает: "Драмы лежат, так пусть хоть комедии пойдут... Ведь дело, разумеется, не в одном только Мирингофе (будь он проклят)".
Немногочисленные искренние сторонники русского таланта пробовали его убедить на время стать как бы "национальным автором", для облегчения участи, зная советское потворство писателям малых народов и зная, что в Вампилове течет также бурятская кровь. Олег Ефремов вспоминает: "Неловко вспоминать, как я предлагал Саше Вампилову для быстрого прохождения "Утиной охоты" провести ее по разряду "пьес национальных авторов". Он немедленно отказался и, наверное, был уязвлен. Он считал себя русским писателем, был кровно связан с русской литературой, и любая снисходительность ему была не нужна".
При всем его провинциальном терпении он взрывался, когда его пробовали причислять к литературе малых народов.
"Глупейшее знакомство с Безыменским. Еврей-редактор: "Вы пишете на русском языке?" — "А вы?" Он думал, что я из Якутии".
Дело не в том, что он стыдился бурятской крови погибшего отца — он ею гордился, но в русской литературе по праву таланта считал себя не последним ее представителем.