Художник Андрей Поздеев смог ответить достойно. В мастерской один на один с туго натянутым холстом он творил мир, следуя высокому идеалу гармонии и красоты. Растил свой сад. Вел свою битву — во имя правды и добра, во имя искусства. В его власти было вернуть словам изначальный смысл. Что значит гармония? Не так ли греки времен Гомера именовали скрепы, соединяющие днище кораблей. И он был вправе воссоединять здесь, на холсте, впечатления и чувства, атомы и начала расколотого, разъятого, разорванного мира — в новом имени, в новом сплаве, в целостном, одухотворенном пластическом образе. Гармония, целостность, единство — ключевые, сущностные понятия его системы, имеющие характер причины. Каждый холст мастера — своего рода Птолемеева система, замкнутая, завершенная, целостная, где нет вторичных величин и любая деталь значима и соподчинена общему замыслу, общему строю, живописному единству, музыкальному ритмическому ладу.
В этом понимании — целостность была осознанным противостоянием хаосу, распаду, разобщенности и в чем-то подобна религиозному отношению к свидетельству, подвижническому неколебимому сомнением утверждению истины.
Ему было дано с дерзновением и глубочайшим смирением припасть к “Троице” Андрея Рублева, постичь, на доступных ступенях, ее боговдохновенную мысль, таинственную простоту, и в чем-то воспоследовать светлому гению Руси, сотворить свою литургическую Славу.
Картина “Чаша” написана в 1989 году.
В центре Мироздания, в центре истории человечества художник видит образ воплощенной святой Любви. Чашу искупительной жертвы. Чашу, где Logos, божественное Слово, претворено в кровь и плоть Евхаристии. Чашу причастия. Чашу Благословения.
И он воплотил эту мысль с энергией и свободой, идущих от полноты новой духовной жизни, в формах непреходящих вечных символом.
Он вникал в смысл и ритм, и лад трех осиянных ликов, трех равновеликих нимбов над головами Ангелов “Троицы” Андрея Рублева. “О, Трисолнечне Вседетелю! Словом неизследимыя премудрости Твоея вся строиши” — поется в Акафисте Пресвятей и животворящей Троице.
Он видел: стол-жертвенник вторит формам чаши, стоящей перед Сыном Божиим.
Он видел, рисунок чаши повторен трижды, звучит нарастая, crescendo, подобно мелодии, с каждым тактом, с каждой новой пластической формой, углубляя, раздвигая духовное пространство. Единая линия контура охватывает остроугольное белое поле жертвенника и золотистую плоскость стола, и завершающий такт — графически четкое изображение чаши цвета первой травы — в сдвинутых под углом основаниях престолов.
Он видел: от земли, нежно-изумрудного тона, до небес, до золотого свечения горнего — простирается абрис жертвенной Чаши. Так восходит ликующий гимн херувимского песнопения.
Он видел: плоскость стола-жертвенника под чашей — золотисто-белого цвета, ослепительного солнца. Видел: основания престолов у нижнего края рамы образуют два треугольных завершения, слагают тем самым отчетливо читаемый рисунок фрагмента восьмигранной системы.
А чуть ниже, на одной вертикали, в одном духовном пространстве, под Агнцем и Чашей, изображен геометрический знак, символический, тайный ключ, указующий направление мысли: от подобного возникает подобное, деталь — часть целого. И все — едино. Главенствующая идея, всеохватный смысл воплощения в краткой формуле чертежа, скрытой и явной одновременно.
Андрей Поздеев воспринял этот звук пластической речи, знакомый ему по древнейшим изображениям символических сцен и образов на каменных плитах отвесных утесов вдоль сибирских рек, на сводах пещер неолита. Знакомый по страницам эпоса народов земли.
От “Илиады” и “Гильгамеша”, от ирландских саг и карельских рун до героических былин Руси, до монументальных сказаний устного творчества — “Гэсэр”, “Джангар”, “Манас” “Маадай Кара” — дошло до нас единое, общее для далеких эпох почитание числа и знака, понимание особой их роли в осознании домостроительства Вселенной.
Вот первые такты якутского олонхо “Нюргун Боотур Стремительный”: “Осьмикрайняя, / Об осьми ободаях,/ Бурями обуянная/ Земля — всего живущего мать,/ Предназначенно — обетованная,/ В отдаленных возникла веках/ И оттуда сказание начинать”./
Андрей Поздеев начинал свою песнь — с числа и знака.
Пространство композиции его картины “Чаша” — строгий квадрат эпического размера /280х280/, единый модуль — 1/4 стороны. Четыре квадрата в 1/4 по углам — образуют крест в центре холста.