ОПЕРАЦИЯ ПОДХОДИТ К КОНЦУ, в очищенный третий сосуд стент вставлять не собираются, он и без него справится, где-то на две трети, можно надеяться, операция прошла успешно... Уже пошли шуточки врачей и медсестер, уже заговорили о посторонних эпизодах, о семейных историях, чего не позволяли себе в ответственные удачные и неудачные моменты, а я вспоминаю своих друзей. Сашу Проханова, без чьей помощи не было бы ни этого стентирования, ни многого другого. Как сдружились с ним в 1978 году на совещании молодых писателей, так и идем вместе. Локоть к локтю. Прикрывая друг друга... Володю Личутина, нашего неутомимого спорщика, яростного воителя, но когда совсем всерьез — из тех же “нищих духом”, которым Бог дает возможность прикоснуться к истине слова и истине жизни... Толю Кима, лишь на Востоке, в родной Корее до конца осознавшего свою русскость и державность... Леню Бородина, дошедшего до каких-то простых истин гораздо раньше меня, с кем мне почему-то тоже всегда просто, и тоже годы и годы, сразу после его второго освобождения, нашли мы и необходимость и надежду друг в друге. И всегда рядом человек из совсем другой среды, когда-то оборонщик, потом строитель Володя Андреев, с кем сдружился еще в армии, в Козельске, строя точки третьей линии обороны Москвы. В армии дружба проста, но если ты вместе с другом и через тридцать лет — значит еще проще и надежнее...
Такая же простая радость ждала меня, как только после завершения операции каталка, на которую я переполз с помощью медсестер, тронулась в путь из операционной в реанимационный отсек. Прорвав все заслоны, уже в предбаннике операционной, ждала с цветами, бульоном и поцелуем моя Лариса. Я громко засмеялся, впереди жизнь, впереди семейные радости, впереди новые деяния. Все-таки какая простая и всегда долгожданная красота встречи после любого испытания. Красота жеста встречи, вроде бы совсем ненужная для функционального действия. Подтверждение необходимости твоего бытия...
И откуда тогда берется у родной нашей русской интеллигенции отвращение к простым Божьим заповедям? Почему часто оказываются для самых талантливейших людей неодолимыми эти простые слова: “Блаженны нищие духом”? Откуда искушение Чаадаевым, Курбским, Печериным? Зачем посадскому коренному человеку Олегу Чухонцеву становиться поперечником Отчизны? Что подвигло моралиста Сергея Аверинцева писать предисловие к книге Папы Римского? Почему ушел из безбожничества в католицизм Венедикт Ерофеев? Я как-то раньше не задумывался над этой нависшей над интеллигенцией опаснейшей проблемой, искушением иной латинской веры. И вдруг вижу — в каждом поколении часть лучших, умнейших — уходит в католицизм. Тут и великий Бахтин, и поэт Вяч.Иванов, впрочем, недалек от этого и нынешний филолог Вячеслав Иванов, и соловецкий страдалец Борис Ширяев... Самые неожиданные фигуры и лица. А откуда та же тяга у отца Зенона, прекраснейшего иконописца?
Мне кажется, дело не в самом католицизме, для польского крестьянина и испанского рыбака он так же естественен, как природа, как небо, он для него прост, как всякая истина. Дело в отчуждении от “мы”, от своего народа, от нежелания общности и соборности, все равно — красной ли, белой ли, православной ли, дело в преодолении анонимности своего “я”. Маэстро — он же творит из себя, выстраивает себя, как тот же прекрасный, но уходящий от русскости Андрей Тарковский. А в блаженстве нищего духом заключено лишь простое деяние, по всем канонам, но несущее в себе искру Божию. Как дотянуться до такой высоты?
Василий Васильевич Честухин закончил свое простое и трудное дело, потом появился в палате не только наблюдать за своим деянием дальше, но и увлечь своим же деянием своего же подопечного. Ему нужна вера в его простые способы стентирования. Вера других людей... Я ведь был определен врачами на иное, на полостную операцию на сердце с применением аппарата искусственного кровообращения, с остановкой сердца. И все показания вели к такому исходу. Но Василий Васильевич решил переиначить, увидел свой шанс на победу, теперь эту уверенность в победу он передавал мне. Я понесу эту победу дальше, я тоже буду искать шанс для спасения других людей. В русской литературе, в русской критике и, наконец, в русской Победе!
Владимир Голышев ПОБЕДА НАД СОБОЙ