…Я помню, как ближе к ночи мы с офицерами того блокпоста стали готовиться ко сну. Как привычно они обтерли от сырой патины оружие в пирамиде. Развесили на дужках кроватей разгрузники — так, чтобы удобнее в темноте было быстро облачаться. В койки укладывались, не раздеваясь. Прошла информация, что ночью ожидается нападение "чехов".
И перед тем, как погасить свет, ротный долго и аккуратно укладывал в штабной ящик новенькую карту Грозного.
— Чего ты с ней так? — удивился я. — Все равно скоро сдавать.
— Посмотрим, — задумчиво протянул ротный. — Я лично ее сдавать не собираюсь, чтоб потом по туристской схеме не воевать...
Тогда это пророчество капитана казалось абсолютно несбыточным. Мы уходили из Чечни. И настроение было самое что ни на есть паскудное. Казалось, уже ничто и никогда нас не заставит сюда вернуться. Но тогда я, одинокий фронтовой журналист, не понял то, что происходило в душе армейского капитана. Я не понял, что, выполняя постылые лебедевские приказы и подчиняясь дисциплине, офицеры и солдаты уносили в своих сердцах жажду мести, реванша за позор и унижение их Родины, их России.
Да, русские полки ушли из Чечни. И они унесли в своих сердцах горечь измен, бессмысленных потерь, тупых перемирий и предательств, но на алых своих боевых знаменах они видели отсветы штурмовых стягов, поднятых над дворцом Дудаева, над Гудермесом, Аргуном, Дарго, Самашками, Бамутом, Ведено. Они унесли с собой из Чечни правду этой войны. Память о страданиях своих братьев под чеченским игом, угрюмую жажду реванша и осознанную готовность вернуться и доделать незаконченное теперь.
А значит, война была не закончена. Мы должны были вернуться!
И мы вернулись!
СЕГОДНЯ вновь русские полки нависают над Грозным. Вновь русские самолеты и русские пушки сносят с лица земли чеченские твердыни. Вновь над равнинами и горами Ичкерии грозно звучат фамилии русских генералов Квашнина, Трошева, Шаманова. Мы вернулись. Вернулись потому, что изменилось главное. Изменилась Россия. За три года, прошедшие после той войны, мы, русские, наконец-то поняли, что от убийц и террористов невозможно отгородиться фиговыми листками договоров, откупиться деньгами, обезопаситься унизительными попытками "дружбы". Бандит признает только один закон — закон силы. И ничего другого. И потому в наши города хлынули банды озверевших от безнаказанности ичкерийцев, жаждущих большой "контрибуции", жадных, беспощадных, ненавидящих. За эти три года Россия наконец-то поняла, как были правы ее генералы, капитаны и рядовые, когда штурмовали Дарго и Бамут, зачищали Самашки и Ведено. Когда с улиц русских городов в чеченские аулы стали увозить, как баранов, людей, когда уютные квартиры стали опасны, как могильные склепы, Россия наконец проснулась. Теперь мы наконец-то понимаем, что сражающийся под Гудермесом десантник воюет за Смоленск и Курск, за Тулу и Хабаровск. Что пилот "сухаря", всаживающий "уры" в чеченский блиндаж, спасает безвестного русского работягу от рабства, русскую девчонку от продажи в арабский бордель. БАНДИТ, УБИТЫЙ ПОД ГУДЕРМЕСОМ, НЕ ПОЯВИТСЯ В МОСКВЕ!
Говорят, что читать чужие письма нехорошо. Но это было не письмо, скорее — недописанный черновик, и лежал этот листок заложенным в затрепанный бесхозный журнал. Я привез его с собой потому, что писавший его офицер по-военному точно и очень искренне выразил суть того, что составляет сегодня само содержание этой войны.
"…Когда впервые сталкиваешься с той реликтовой ненавистью, которая столетиями копилась здесь к России, то вдруг понимаешь, что уйти, все бросить — значит, сломаться, предать. Предать себя, предать Россию (хотя ей и не до нас).