Вы уверенно и восторженно продолжаете: “И когда Калмыкова за такие слова тут же поставили к стенке, он не затрясся от страха, а застегнулся на все пуговицы и сказал: “Смотри, сукин сын, как умеет умирать русский офицер!” Да, смелым, отчаянным был сотенный есаул Калмыков, но расстрелял его хорунжий Бунчук не за слова, а, как говорится, “по совокупности” и главным-то образом — за дела.
Кто такой Калмыков? Только что вернувшийся из Петрограда в свою казачью часть под Нарвой посланец, агент генерала Корнилова, которого Временное правительство отстранило с поста верховного главнокомандующего, но он не подчинился и готовил поход на столицу, чтобы задушить революцию. Дело происходит в самом конце августа 1917 года, то есть еще до Октябрьского переворота. Калмыков собрал митинг и прочитал казакам обращение к ним Корнилова, дополнив его своими бурными и решительными призывами присоединиться к генералу: “Сегодня же мы выступаем!”
Тут и случилась первая стычка есаула и хорунжего. Бунчук, конечно, говорил казакам совсем другое: “Вас ведут на братоубийственную войну, на разгром революции”. Но Калмыков напирал: “Что ж, неужели мы будем слушать этого труса и предателя?” Страсти разгорелись. Бунчука едва ли не пристрелили, но в конце концов казаки поверили ему, уважаемому среди них за человечность офицеру. Митинг разошелся.
Но вскоре казак Дугин сообщил Бунчуку, что Калмыков от слов, от агитации перешел к делу: куда-то послал конного гонца и по его приказанию для пешего похода на Петроград уже начали навьючивать на лошадей пулеметы. Тогда и нагрянул хорунжий:
— Калмыков, ты арестован! Руки!
Калмыков прыгнул от лошади, избочился, лапнул кобуру, но вытащить револьвер не успел: выше головы его цвинькнула пуля; опережая звук выстрела, глухо недобрым голосом крикнул Бунчук:
— Руки!..”
Надеюсь, вы понимаете, маэстро, как повернулось бы дело, если Калмыков успел бы вытащить револьвер? Неужели думаете, что, как ваш кухонный печальник русского народа, он стал бы разводить рацеи: “Несчастный русский народ!..”
А что было дальше? Бунчук не применил оружия, а повел арестованного в ревком гарнизона, то есть хотел передать его в руки войсковой власти. Но “подле станции Калмыков круто повернулся, плюнул в лицо Бунчуку:
— Под-лец!..
Бунчук, уклонившись от плевка, взмахом поднял брови, долго сжимал левой рукой кисть правой, порывавшейся скользнуть в карман:
— Иди!.. — насилу выговорил он.
Калмыков пошел, безобразно ругаясь, выплевывая грязные сгустки слов.
— Ты предатель! Изменник! Ты поплатишься за это! — выкрикивал он, часто останавливаясь, наступая на Бунчука.
— Иди! Прошу... — всякий раз уговаривал тот.
И Калмыков, сжимая кулаки, снова срывался с места, шел толчками, как запаленная лошадь. Они подошли к водокачке. Скрипя зубами, Калмыков кричал:
— Вы не партия, а банда гнусных подонков общества!..”
И дальше все то, что уже было процитировано. А в самом конце — как слепящее пламя ненависти, отрешенности и величия:
“Стреляй, сукин сын! Стреляй! Смотри, как умеют умирать русские офицеры! Я и перед сме-е...
Пуля вошла ему в рот...”
Да, конечно, кто спорит, надо бы довести есаула до ревкома и сдать, но надо, Глузский, признать и то, что Бунчук глубоко прав, когда потом сказал Дугину: “Калмыков, если бы его власть, стрелял бы нас, папироски изо рта не вынимая...” Да ведь и сам есаул истошно орал: “Я бы вас всех на одной перекладине!..” Или вы думаете иначе? Так посмотрите, что вытворяет Калмыков теперь, когда захватил власть в Кремле, на телевидении, в банках...