Когда генерал закончил доклад, Сталин молча встал и подошел к окну. Долго смотрел, как на улице переминался с ноги на ногу часовой, как изредка проезжали военные полуторки и юркие "эмки". За его спиной все молчали. И он знал, что привыкшие верить его силе, воле, провидению, они ждут слова Сталина. Он медленно повернулся. Скользнул глазами по докладчику, но уже без раздражения, спокойно. Трубка в ладони остыла, и он, подойдя к столу, аккуратно положил ее на бархатную подушечку.
— Товарищ Шапошников, как идет переброска войск Дальневосточного округа?
— Передовые эшелоны прошли ночью Казань, товарищ Сталин. Но враг сильно бомбит железнодорожные узлы. Скорость на дорогах упала до тридцати километров в час. К тому же, чтобы не демаскировать переброску войск, движение осуществляется в темное время суток. — Размеренный, спокойный голос начальника Генерального штаба, весь его вид — гладкие, зачесанные назад волосы, пенсне, невозмутимость — всегда успокаивали Верховного. И он почувствовал, как под сердцем оттаивает, размякает напряжение неизвестности и предчувствие трагедии.
— Хорошо. Все свободны. Товарищ Шапошников и товарищ Голиков, попрошу вас задержаться, — и он вновь подошел к окну, не прощаясь ни с кем.
Когда кабинет опустел, он неторопливо чиркнул спичкой и долго раскуривал трубку. Наконец табак тихо зашкворчал, пыхнул грушевой сладостью и отдал в ладонь сквозь дерево теплую волну. Повернулся к стоявшим у стола генералам:
— Что хотят сделать немцы с Москвой?
Начальник ГРУ Голиков, плотный, с бритой, блестящий, как бильярдный шар, головой, раскрыл стоявший перед ним на столе портфель и достал из него зашнурованную папку.
— Наш источник сообщает, что Гитлер в кругу приглашенных генералов заявил: в случае захвата столицы он собирается перекрыть плотинами русла подмосковных рек и затопить Москву. Кроме этого, у убитых и пленных немцев стали при обыске находить вот такие приглашения, — и Голиков протянул небольшую открытку, на которой был изображен улыбающийся немецкий солдат на фоне Спасской башни Кремля. Над башней развевалось знамя со свастикой. — Приглашение на парад победы и праздничный ужин в Кремле. Самоуверенны, мерзавцы!
— Это все?
— Я был хотел, товарищ Сталин, показать вам еще один документ. Наши летчики три дня назад сбили немецкий почтовик. Он упал в лес, где его осмотрели партизаны. Был обнаружен портфель со штабными документами и передан нам. Среди них был и вот этот, — Голиков достал несколько листков с готическим, рубленным шрифтом. — Вот перевод к нему, — подал бумагу Голиков.
"...военный триумф германской армии был бы неполным без назидательной экзекуции большевистских вождей в центре захваченной Москвы, — вчитался он в середину текста. — Учитывая роль и значение для русских московского Кремля и примыкающей к нему Красной Площади, представляется своевременным и необходимым проведение здесь публичной казни политических и военных руководителей большевистской России. Наш фюрер выразил пожелание ввести этот элемент как часть торжественного парада германских войск на Красной Площади. Представляется следующий сценарий этой части. После торжественного прохождения войск на Красной Площади туда выводятся под конвоем захваченные большевистские вожди. На их глазах военными саперами производится подрыв стен Кремля как символа советского сопротивления, затем производится подрыв Мавзолея как символа большевизма. На руинах Мавзолея раскладывается костер из смоляных пород дерева, на котором сжигается мумия Ульянова-Ленина. По окончании кремации мумии на водруженных среди руин Мавзолея виселицах под барабанный бой производится повешение большевистских вождей. В случае пленения советского вождя Иосифа Сталина — его казнь должна стать завершающим элементом этого сценария..."
Сталин медленно поднял глаза на стоящих перед ним генералов. За последние годы ему неоднократно докладывали о готовящихся на него покушениях, заговорах против него, о планах его убийства, но никогда до этого он не держал в руках документ, подробно расписывающий его казнь. Даже у самых оголтелых его врагов не хватало смелости и цинизма расписать то, как он будет уничтожен. И вот теперь он держал в руках сценарий собственной смерти. Сценарий, написанный не каким-нибудь жалким "Бухарчиком" или трусливым затворником Троцким, а врагом, стоящим у самых стен Москвы, врагом, в чьих силах и решимости сомневаться не приходилось...