Сталин выпрямился.
Живой Ленин — вот чудо! Он, великий, знающий законы мироздания, безошибочно ведший горстку соратников к революции, сокрушившей трехсотлетнюю империю... Он — создатель новой, Красной Вселенной, Творец удивительного, доселе невиданного мира. Сегодня он должен выйти из Мавзолея, возглавить Красные Полки, разом увидеть прорехи в обороне врага, создать гениальный план, ведущий к победе, потеснив Сталина, ставшего в людских сердцах на его место.
Его воскрешение оправдало бы все, доказало бы правоту Красного Дела. Тогда Красная Машина снова заработает на полном ходу, сокрушит захватчиков, тогда революция не закончится, найдет свое продолжение.
"Не для этого ли часа и была сооружена эта магическая пирамида? И не для этого ли Чуда вождя бальзамировали, как египетского владыку?"
Сейчас Сталин верил ему больше, чем когда бы то ни было, и это чувство было неожиданным и необычным. Оно жило в нем далеко не всегда — было время, когда Сталина мучили кошмарные видения, мерещилось лицо Ленина в последние дни, в Горках, изнуренное болезнью, лишенное энергии и смысла, с дикими, полубезумными глазами. Казалось, Ленин хотел крикнуть, попросить о помощи, но язык отказывался произносить слова внятно, издавая лишь малопонятные звуки. Каждый раз, когда Сталин видел перед собою это лицо, он чувствовал свою вину перед ним, которому болезнь и смерть не дали довести до конца огромное дело, и говорил себе, что лучше всех знал, чего хотел Ленин. Мысленно обещал ему исправить все, что испоганили, извратили тщеславные и коварные соратники, уродовавшие и перекраивавшие на свой лад планы кремлевского мечтателя, строившие свою власть на рабстве, пытках и концлагерях. И он действовал против них их же методом...
Избавился Сталин от пугающего, страшного видения совсем недавно, когда пришла весть, что Раймон Маркадер в далекой Мексике проломил ледорубом череп Троцкому, мечтавшему стать владыкой мира. В тот день Сталину показали картину молодого художника из русской глубинки. С полотна смотрел русский юноша с небольшой бородкой, чуть вьющимися, аккуратно зачесанными волосами, смело, уверенно глядевший вперед. Это был двадцатилетний Ленин — молодой, полный энергии и сил, чувствовавший волю России.
Это было знамение. Такого же откровения Сталин, казалось, ждал и сейчас. Он знал, что Ленин не откроет глаза, не встанет, не пожмет ему руку — но хотел увидеть, услышать, почувствовать нечто такое, что могло бы стать знаком...
Знака не было. Ленин лежал молча. Но чувство ясности и уверенности все же возникло — и словно наполнило Сталина предощущением неодолимой силы...
__ 10.00 – 12.00
По мглистым коридорам Кремля Сталин вернулся в кабинет. Дошел до кресла, сел, погрузился в зеленый свет лампы. Встал. Двинулся вокруг большого стола мимо карты фронтов. Рука сдавливала спинки стульев, а самого его одолевало желание что-то немедленно предпринять, действовать, чтобы происходящее вновь поддавалось его воле.
На сквозняке лихорадочно бились портьеры, дрожали шторы светомаскировки. Край карты колыхался на невидимом ветру. Электрическая лампа на столе еле различимо дребезжала, и от этого тени в углах кабинета нервно трепетали. Погашенные люстры висели будто на последней нитке, натянулись, вот-вот сорвутся, рухнут, погребут под собой кабинет и его самого. Часы отстукивали с огромными паузами, каждый раз, как последний. И нужно было во что бы то ни стало разрушить это сводящее с ума натянутое напряжение мира.
Сталин вызвал адъютанта, приказал подготовить машину для поездки на передовую.
Уже одетому Сталину доложили о прибытии члена Политбюро, отвечающего за эвакуацию в Куйбышев органов политического руководства и уезжающего последним. Тот вошел в кабинет, весь запыхавшийся, разгоряченный, пахнущий слежавшимся теплом полушубка, жженой бумагой, едким одеколоном, будто сам он был — один сплошной сгусток запахов, готовый в момент исчезнуть, раствориться в уличном воздухе.
Он кратко доложил о выполнении приказа Верховного главнокомандующего — официальным тоном, пустыми словами. В глазах его не читалось ни страха, ни предательства — лишь подчинение приказу. Попрощались, гость вышел.
Едва за ушедшим закрылась дверь, Сталин ощутил неведомое доселе даже ему одиночество — потрясающее, ломающее хребет, сгибающее в коленях ощущение того, что держишь на плечах весь мир, что один противостоишь чужому порядку вещей, что без посредников приобщаешься ко всей стране, становишься каждым ее человеком, что все зависит только от тебя…