В этом инобытии во второй книге Проханова пребывает и история. История державная и история родовая прочерчены здесь двумя накладывающимися друг на друга синусоидами.
Один из самых любимых прохановских образов, что кочует из романа в роман — колокольня Ивана Великого — в повести "Желтеет трава" подобен космическому кораблю. Но этот космос не доступен астрономам и физикам, это космос русской мечты и молитвы, космос русской вечности, в которую уходят цари, полководцы и святые. В этом космосе продолжаются их земные благие деяния, чтобы даровать потомкам силы для новых трудов и подвигов. Колокольня — капсула русской истории, которая однажды откроется, и город нынешний встретится с городом вечным: "Иван Великий могуче уходил в синеву, неся золотую сферу, в белых гранёных ярусах, с раструбами колоколов, как ракета с чёрными поворотными соплами. Казалось, вот-вот качнётся столб колокольни, выжигая под собою заснеженный холм, повиснет над стенами в огненных вихрях и медленно, по дуге, уйдёт в пустоту, скрываясь, оставляя огненный след. И, пройдя в мирозданье путь, отбрасывая и сжигая ступени, донесёт золочёный шар до другого небесного тела. От удара раскроются створы, и из луковицы, заселяя планету, выйдет царь, потянутся монахи и свечи, рынды в медвежьих шапках, посадский московский люд, и всё опять повторится".
Так же однажды встретится потомок с предком, чтобы услышать рассказ о вечной жизни и неземном благоденствии. Их обоих с разных концов поведёт связующая нить рода, чтобы две судьбы, два мира сквозь века заглянули в очи друг другу: "Мой род стал для меня верой, бестелесной мучительной верой в возможность иной, небывалой жизни, ради которой мы все появляемся в свой черёд и уходим, оставляя другим слабые свидетельства своих поисков и прозрений…".
И в этой родовой и державной истории не тоска по прошлому, а стремление в будущее. Так день вчерашний прорубает тоннель в день завтрашний. Тоннель, в котором ты встречаешь реликтовый камень с отпечатком папоротника, и в его таинственных узорах распознаёшь послание о грядущих временах, о нарождающихся городах, о потерянном и обретённом Рае: "Город в ослепительных радугах перекинул через застывшую реку иллюминированные мосты. Взметены над землёй транспортные эстакады, летящие из-за горизонта, как стрелы. Ртутный поток движений. Под огненной хордой в клюквенных болотах лоси сквозь сон слушают рёв моторов… Цилиндры, параболоиды заводов в серебряных жгутах, пуповинах. И из звёзд, из дымных созвездий смотрит гигантский глухарь маленькими зрачками галактик".
Так из книги о творчестве, о противостоянии литературы и действительности вторая книга перерастает в притчу о потерянном и обретённом Рае. Рассказ "Желтеет трава" и повесть "Их дерево" промыслительно связаны. Внешний конфликт повести типичен для городской прозы — любовный многоугольник, в котором пересеклись две семьи. Современные Адам и Ева изгнаны из Эдема и обречены на бесконечные душевные метания. Городская проза не нашла бы выхода из подобного тупика, но Проханов переселил героев из московской повести в рассказ, действие которого разворачивается в казахстанской пустыне. Автор сделал своих героев моложе, дал им другие имена, сбросил с них груз житейского опыта. И самое главное — вырвал их из времени.
Среди безжизненной земли, где время веками отмеряли лишь песок и солнце, строится город-сад: его почва напитывается водой, в нём прокладываются дороги и вырастают дома, складывается своя техносфера. Но этому пространству неведома историческая память, здесь ей не за что зацепиться, и каждое событие, только-только случившись, растворяется в небытии, как мираж. Это похоже на засвеченную фотоплёнку или киноэкран, с которого убрали луч света с мелькающими кадрами. Здесь не будет на людей отовсюду взирать история: "Здесь легко и свободно. Иная геометрия, математика. Здания как светлые дроби. Относишься к ним, как они к пустоте. Распахнулись шлюзы домов — синева, белоснежный корабль. Распахнулись другие — пески, верблюд как памятник. Здесь хорошо прислониться к нагретой, уходящей ввысь клавише, смотреть, как мелькает сквозь дома самолётик".
Героям открылся мир до грехопадения. В нем ещё нет древа познания, и они сажают его сами, обретая единение в хрупком ростке, как в общем ребенке. Древо познания становится древом памяти. Он убережет Её от боли, укроет от надвигающегося времени, сохранит Её в вечности — и древо прорастет сквозь Него, пустит в Нём корни: "Из груди его выходил светлый сияющий ствол, увлекая за собой его тело. Ему было больно, сладко. Он терял свои очертания. Он был огромным деревом, корнями погружённым в безымянные гудящие толщи, стремящиеся в него, в нём обретающие имена. Он прогонял их сквозь себя со страшным усилием, выпуская в небо роскошным серебром листвы. И в этом мерцающем драгоценном шатре — лица любимых и близких: матери, деда, отца… Они качаются, как яблоки, наполняя дерево невиданным урожаем. Опадают у горизонта, сливаясь с безымянными силами".