Интересная деталь: здешние жители слово "единоверие" вообще не знают, они называли и называют себя "церковные старообрядцы". Дело в том, что не все стрельцы согласились на компромисс, предложенный царем. Несогласные в соседней деревне Чулково на свои средства построили себе другую (тоже Михаилоархангельскую) "беглопоповщескую" старообрядческую церковь...
Здесь, в окрестностях Михайловской слободы (а это деревни: Кулаково, Чулково, Дурниха, Заозерье, Еганово и др.), практически все население — старообрядцы. На таком маленьком "пятачке" русской земли одновременно существовали: наша (единоверческая) церковь в Михайловской слободе, две (белокриницкого и неокружного согласия) в Чулкове, "новозыбковская" беглопоповская церковь и беспоповщеский молельный дом в Заозерье. То есть практически "весь спектр" русского староверия!
Здешние беспоповцы по своему вероучению напоминают не поморов или федосеевцев (утверждающих, что благодать взята Богом на Небо), а скорее "часовенных" — признававших иерархию, как таковую, но не имевших собственного священства, как бы беспоповцев поневоле...
Совсем недавно в возрасте 96 лет скончалась последняя наставница местных беспоповцев по имени Любовь. У нас в последнее время это согласие так и называли: "Любина вера". Она самостоятельно крестила и отпевала. Все древлеправославным чином, по старым книгам. Правда, родственники усопшего зачастую на следующий день после Любиного отпевания все-таки несли покойника в церковь. Я им говорю: "Так ведь уже отпели..." А они мне: "Не откажите, батюшка… Мы, конечно, бабу Любу уважаем. Но как-то это все-таки ненадежно".
Последним здешним "беглопоповским" священником был отец Климент. В 30-е годы его репрессировали, а его дочь стала прихожанкой нашего храма. Она даже передала нам его личные богослужебные книги.
Последним "неокружным" священником был священноинок Даниил. Последние "неокружники" тоже впоследствии присоединились к нам и передали свои богослужебные книги, сказав: "Если наши книги у вас, то и сердца наши с вами".
Я служу здесь 11 лет. В момент начала моего пастырского служения многим местным "неокружникам" и "новозыбковцам" было уже глубоко за восемьдесят. Сейчас многие из них от нас уходят. Вот, например, в прошлом году, не дожив нескольких лет до столетнего юбилея, скончался один из лидеров "неокружного" согласия — Агриппина Васильевна…
Вообще, наши бабушки-староверки, как правило, долгожительницы. Причем, они до последнего часа посещали все службы, пели на клиросе... Недавно мы проводили девяностопятилетнюю Александру Матвеевну. Глаза у нее в последние годы уже почти не видели, но она все наизусть помнила. Абсолютный слух, абсолютная память. Она знала бесчисленное множество местных духовных стихов на сюжеты Нового и Ветхого Завета и замечательно пела их на былинный лад… Это какой-то удивительный, никем не тронутый пласт народной культуры, своеобразного русского духовного сопротивления… Все, что есть у нас на приходе хорошего, подлинно русского, все, что имеет отношение к народной духовной традиции, — это все от них. Эстетика, церковно-уставная дисциплина — это из Москвы, а дух — здешний…
У нас еще осталась одна бабушка. Ей 96 лет. Она каждое воскресенье посещает храм, поет на клиросе, по нескольку раз в неделю она бывает на панихидах и читает по ночам над усопшим Псалтырь. Кроме того, она образцово ведет свое домашнее хозяйство и трудится на огороде. Она похоронила всех своих детей, и даже внуков. "Забыл, — говорит, — меня Господь, всех моих давно прибрал. А меня одну зачем-то оставил? Уж не прогневала ли я Его чем особенным…"