6.ПОДАЯНИЕ ПО ИНТЕРНЕТУ
Не увидишь нищих у Думы, у стен Кремля. Нет их возле банков и холдингов, то есть там, где обитают люди с большими деньгами. С излишками, от которых сам Бог велел "отстегнуть" сирым и убогим... Зато много нищих в метро. Там, где сосредоточено большинство народа, знающего по себе, что такое безденежье, стоящего на грани нищенства. Только такие и дадут копеечку, не позволят помереть с голоду.
Так я думал до тех пор, пока в одном из первых выпусков "Души неизъяснимой" ("Завтра" №16, апрель 2000г.) не опубликовал письмо учительницы из Нижегородской области, где она рассказывала о полуголодном существовании своей семьи. На голос отчаяния первыми, как ни странно, откликнулись владельцы дорогих компьютеров и клиенты сети Интернет. Даже из Соединенных Штатов по электронной почте просили сообщить адрес этой сельской учительницы, чтобы послать ей сотню-другую долларов. Такое же количество подобных предложений пришло и из многих мест России — по обыкновенной почте.
Этого вполне достаточно, чтобы мне как публикатору материала исправить свое представление о людской отзывчивости в зависимости от принадлежности к тем или иным социальным группам. Но, к сожалению, уважаемые товарищи и господа, вовсе не достаточно, чтобы организовать для вас канал материальной помощи бедной женщине.
Дело в том, что письмо несчастной я нашел в редакционной почте "Завтра" в виде вырезки из районной газеты. Без всяких сопроводительных строк заметка была послана нам — как крик души. И теперь, видимо, настало время обратиться к нашим читателям из Нижегородской области — а их там больше тысячи — чтобы они по приметам, имеющимся в письме учительницы, вычислили ее адрес и подсказали нам. При нашей российской отзывчивости, а также учитывая особенности национальной жизни, — когда и Москва считается большой деревней, и в ней все знают всех, — думаю, это обращение найдет нужный отзыв.
5.ПОПУТЧИКИ
В дороге, в кабине своего гулкого, жесткого, но такого родного “УАЗа”, мне важнее всего одиночество, отрыв от родных, знакомых. Хорошие, конечно, они люди, да немного надоедают в конце концов. Особенно разговорами. "Общением".
Рулишь, смотришь в окно. Бредишь о чем-нибудь.
Есть что-то наркотическое в дороге. Какой-нибудь новый образ, картину, мысль нет-нет да и выхватишь из души. Запишешь в "приход" и газуешь дальше в свое удовольствие... Но куда деться от голосующих на обочине?
У Ростова-Великого подсадил старуху. Час рта не закрывала. И ладно бы для меня говорила, а то для себя. К чему-то подходила. Что-то ей надо было решить очень важное (кажется, переезжать к дочке в город или нет). И вот она всю свою жизнь вслух вспоминала и анализировала. Тоже бредила по-своему.
Сердился я на бабку. Нервничал. А все же-таки и из нее выловил нечто в приходную статью.
— А дети-то у нее — близняшки, — тараторила бабка. — Два мальчика. Сашка и Сережка. Теперь оба в армии. Не знаю, как там командиры и различают их. Я и то путалась. Как две капли воды. А характеры — ну, совершенно разные! Сашка все с подходцем, с шуточкой. А Сережка — бирюк эдакий, слова от него не добьешься...
"Боже мой, да ведь это же еще одно доказательство существования души как таковой и ее нематериальной, нелептонной сущности, — пробило меня. — Вот, пожалуйста: телеса совершенно одинаковые. У этих одинаковых тел и нервная деятельность (так зовется душа у материалистов) должна быть одинаковой или, по крайней мере, не столь различной. А она — разная! Да еще какая разная! Милая ты моя говорунья!"
Расстался с бабкой по-дружески.
А в Переславле-Залесском подсадил вьетнамцев, человек шесть. Торговцы. Перекупщики. С выручкой возвращались в Москву. Ко мне в кабину на одно сиденье русских размеров уместилась парочка миниатюрных. Он и она. И стали переговариваться с теми, кто в салоне. Замяучили, словно кошки в брачную ночь. Такой душераздирающий у них язык!.. "И до чего же независимо держатся, высокомерно даже, словно не они по моей России едут, а я по Вьетнаму, — мрачно думалось мне. — Можно понять американцев... До чего неприятный народ"...
Всякому из нас, наверно, доводилось испытать минуты такого душевного ослепления, неожиданной злобы. Только дай волю — еще не то в голову придет. И самое страшное, что на целый народ шипишь. И надо же — от имени целого народа!.. Воинственность какая-то захлестывает.
Меня корежило от неприязни. И вдруг словно предохранительный клапан сработал. Злоба мгновенно улетучилась. И отчего?.. А вспомнились мне недавно читанные семилетнему сынишке вьетнамские сказки. Чудесная книжка! И тот художественный восторг осветил душу добротой. Я размяк, улыбнулся. Рядом со мной уже сидели такие же, как я, — два человека. Он и она. Ворковали. Он ее обнимал, гладил. Она что-то капризничала по-женски...