Вадим КОЖИНОВ. Нет, на мой взгляд, это достаточно новое явление. Кстати, оно связано с вопросом о тоталитаризме и демократии. Сравнивая режимы советского и нацистского образца, я должен добавить еще одну, самую существенную, на мой взгляд, деталь. Иначе будет не совсем ясно, что я, собственно, имел в виду, когда описывал различную природу гитлеровской и сталинской власти. Тоталитаризм, если пользоваться этим термином, в Германии и в России — принципи-ально разные вещи. Наш тоталитаризм был тоталитаризмом, если угодно, за страх, а европейский — за совесть, что в определенном смысле гораздо "хуже". Ведь Сталина, скорее, боялись, чем любили,— во всяком случае до войны и победы 1945 года, а за Гитлером немцы шли по доброй воле, видели в нем спасителя Германии и защитника их собственных интересов. Так что поклонение фюреру, когда он свободно разъезжал по улицам и его встречали буквально рыдающие от восторга, ликующие толпы, было вполне искренним и ничуть не противоречило принципам, на которых строится западное гражданское общество. Гитлер как бы воплощал в себе сумму эгоистических интересов подавляющего большинства немецкого общества, и первое покушение на него состоялось только тогда, когда стало очевидным неизбежное поражение Германии.
То же самое наблюдается сегодня и в США, да и на всем "демократическом" Западе. Советский Союз часто упрекали в гонениях на "инакомыслящих", на "диссидентов". На Западе вроде бы ничего похожего нет. Но люди, вернувшиеся из эмиграции, рассказывают, что на самом деле там существует гораздо более эффективное — анонимное — давление, когда неугодный человек попросту перестает существовать для общества. Тебе ничего дурного не говорят, но просто отказывают в работе и общении. Один довольно известный писатель рассказывал мне, что в одной из своих лекций высказал мысли, которые не понравились. Так ему после этого сообщили, что никто не записался на его курс и по этой причине контракт прерывается. Не смог он анйти место и вдругих университетах. В конце концов ему пришлось уехать из Америки, потому что "волчий билет" в "демократическом" обществе делает жизнь невыносимой. Причем никто ничем не угрожает, не высказывает своего недовольства, не пытается "перевоспитать". Или будь таким, как надо, или тебя нет. Все делается совершенно анонимно, и не за страх, а именно за совесть.
Да что ссылаться на других? Могу привести пример из собственной практики. Вот только что в Америке вышла книга, посвященная Бахтину, где они перепечатали, с моего согласия, статью о Бахтине. Так статья отцензурована, из нее выкинуто место, которое им не понравилось, а к ряду других мест сделаны разоблачающие примечания, что вот здесь Кожинов совершенно не прав. И когда мне удалось связаться с редактором-составителем этой книги, то эта женщина, весьма известный американский литературовед, сослалась на то, что мало было финансов и многое пришлось сокращать. Что можно возразить? Между тем сократили одну-единственную страницу и добавили не меньше страницы "нужных" примечаний. То есть ни о каком уважении к коллеге по науке, ни о каком профессиональном отношении к его труду речи не идет.
Корр. То есть все-таки ни о "тоталитаризме", ни о "демократии" применительно к обществам ХХ века говорить не приходится, и за этими терминами стоит лишь очередной исторический миф?
В.К. Да, совершенно верно, особенно в отношении периода после Второй мировой войны. Не так давно я выступал на радиостанции "Голос России". Мне в прямом эфире задавали вопросы люди из разных стран. И один итальянец спросил, не считаю ли я, что во Второй мировой войне в конечном счете победил доллар. Я ответил, что такая точка зрения имеет основания, поскольку Запад вложил достаточно большие материальные средства в войну. В частности, хорошо известно, что нам во время войны было поставлено более полумиллиона тяжелых грузовиков, "фордов", "доджей" и "студебеккеров", которые я сам прекрасно помню и которые сыграли огромную роль в войне. У нас был очень ограничен парк автотранспорта, и поначалу наши солдаты, в отличие от немецких, передвигались почти исключительно пешком, а это создавало для вермахта гигантское преимущество, поскольку позволяло быстро перебрасывать войска с одного участка фронта на другой, создавая необходимый численный перевес.
В этот момент, кстати, в разговор вклинился один американец примерно с тем же вопросом, и я ему сказал, что долларами войну не выиграешь. В частности, начиная с Курской битвы, то есть примерно с лета 1943 года немцы на Восточном фронте не вели наступательных операций. А на Западе было иначе. Союзники после высадки в Нормандии почти не встречали сопротивления немецкой армии. Но как только они подошли к границе собственно Германии, их не только встретили, но и отбросили почти на сто километров под Арденнами, а потом был еще и дополнительный удар, менее сильный, под Страсбургом. И в конце концов 1 января 1945 года Черчилль обратился к Сталину с известной просьбой нанести мощный удар по гитлеровским войскам. В некотором смысле это было неожиданностью, поскольку Черчилль, согласно ряду документов, опубликованных в его книге "Вторая мировая война", в значительно большей степени опасался продвижения России в Европу, чем самой Германии, чья мощь была уже сломлена. Сопоставляя эти факты, можно понять, насколько болезненно союзники восприняли удар под Арденнами. Видимо, память о Дюнкерке еще не стерлась, и они всерьез опасались быть сброшенными обратно в море. А уж это входило в планы англо-американских войск еще в меньшей степени, чем даже взятие советскими войсками Берлина. Осуществись подобная катастрофа, Вашингтон и Лондон утратили бы всякую возможность контролировать послевоенную Европу. между тем в конце 1944 года во Франции было высажено около 3 миллионов человек, и к этой армии вторжения присоединилось еще множество французов. То есть численный перевес союзников был подавляющим, однако серьезно воевать с немцами они не могли.