Благополучно избегнул встречи с соседями.
СОЛНЦЕ ПЕКЛО ЕЩЕ СИЛЬНО . По этой причине пенсионерская скамейка пустовала. Это обрадовало его. Он быстро пошагал через двор к мусорным контейнерам, бросил топор в бак, и пугаясь открытого места, почти бегом убрался со двора.
Ноги ослабли, как в приступе ангины, которой он часто болел. Он не понимал, куда шагает. Чувствовал в себе страшный беспорядок. Умом старался прицепиться к чему-нибудь и не мог. Ему нужно было сесть, отдохнуть, но нигде не встречалось свободной скамейки. На Литейном он влез в трамвай, сел у окна и поник головой, закрыл глаза, сжимая в руке плейер той же хваткой, что недавно топор. Рука еще хранила в себе импульсы замахов и ударов по человеческому телу. Сердце билось надрывно, предынфарктно. Сил и сознания у него хватало лишь на то, чтобы не свалиться в проход, под ноги пассажирам.
Так и ездил на трамвае больше часа, прежде чем зеленоватая бледность оживилась здоровым цветом. Он открыл глаза и будто выйдя из глубокого сна, поглядел в окно. Не сразу определил, где он. Мелькали какие-то старинные дома, переехали через канал по мосту. Трамвай остановился напротив бульварного кафе.
Под зонтиками на тротуаре стояло с десяток пластмассовых столиков. Он вскочил с места и, не чуя ног под собой, расталкивая людей, вывалился на улицу. Наконец он нашел в себе теперешнем что-то общее с бывшим. Кафе. Пиво. Музыка в динамиках. Дорожа этой зацепкой за жизнь, он стал лихорадочно искать того, кто бы купил плейэр. Бармен согласился. Сошлись на двух банках пива. Влажный, в испарине его ладони плейер нырнул под прилавок, а он сел под зонтик. Остуженные банки подморозили его, он будто закоченел. Глотка, гортань, желудок отвергали даже мысль о питии и еде. Сопротивлялись, сжимались. Он стал икать и трястись в ознобе. Страшно было дотронуться до запотелых банок. Единственное желание было — согреться.
Он встал и вышел под пекло. Зябко съежился, сунул руки в карманы шорт и побрел вдоль трамвайных путей. Его встряхивала икота, била дрожь. Все силы уходили на борьбу с этими конвульсиями. Через некоторое время он согрелся и решил идти "домой".
Издалека, из подворотни из-под кленов он долго всматривался в окна своей квартиры, и ему вдруг показалось, что там кто-то движется. Он испугался и побежал неведомо куда. Город отторгал его. Выдавливал из себя. На последних силах он добрался к вокзалу и сел в электричку на Ольгино.
Напротив него устроились две девушки — он даже не глянул на них. Презрительно поухмылявшись, они раскрыли плитки шоколада и стали есть. Ему пришлось выскочить в тамбур. Там курили. Удушье подступило к горлу. Он кинулся в следующий вагон, сел у открытого окна на обдуве и задремал — обессиленный, полуживой.
Платформа Ольгино была на километр дальше дачного поселка. Электричка подрезала домики. Он увидел на участке мать, копавшуюся на огороде с сечкой в руке. Она распрямилась и скользнула взглядом по окнам вагонов — поджидала его, ужин был сготовлен. Он инстинктивно отдернулся от окна, спрятался в простенке, хотя она никак бы не смогла разглядеть лицо на такой скорости.
Отношения между ним и матерью были законсервированы еще в младенчестве, когда неожиданно умер отец, как бы стремительно постарел в болезни и ушел. Мать в ужасе от потери бросилась на борьбу со временем, всячески тормозила взросление сына, который так же мог уйти от нее — к другой женщине или в бродяги. Она за всех друзей-товарищей старалась быть у него. Потому и сегодня он признался ей легко. Она никогда не наказывала его за проступки. Не выработала страха.
— Мамуля, вызови психушку, — сказал он. — Скорую помощь вызови, мамуля. В психушку меня сдай. Я тетю Таню убил и Полину Феодосьевну тоже. Скорее, мамуля. Иди, звони. Психушку вызови. Скажи, он в помешательстве. Ненормальное поведение, скажи.
— Ты и вправду бредишь, Валечка? Что ты такое тут мне говоришь? Да ты в своем уме? Говоришь, тетю Таню убил?
— И Полину Феодосьевну, мамулечка. Звони в скорую. Вызови врачей. Я их топором, мамулечка. Сначала тетю Таню, а потом Полину Феодосьевну.
— Зачем же ты это, Валечка?
— А заколебали они меня, мама!
— Хорошо, хорошо, Валюшка. Успокойся. Побегу на станцию, позвоню. Ты успокойся. Я сейчас.