И последнее. Путину в какой-либо форме необходимо апеллировать к широким слоям общества. Объявить джихад абстрактным олигархам — вещь недостаточная. Следует привлечь к кампании против НТВ Православную церковь, традиционно настроенных деятелей культуры и военных.
Только таким сложным дифференцированным путем президент может одолеть мощного укоренившегося врага.
Тит
Владимир Бушин РАЗРЫВ СЕРДЦА И ВШИВАЯ БОЛЕЗНЬ (К Дзержинскому — с вещами!)
РАНЬШЕ ГОВОРИЛИ — "РАЗРЫВ СЕРДЦА..." Теперь говорят — "обширный инфаркт"... Есть люди, которым на роду написан разрыв сердца, притом нередко вопреки конкретным обстоятельствам смерти и медицинскому диагнозу. А иным — заворот кишок или того страшней — вшивая болезнь.
Что такое заворот кишок, знают все, а вот о вшивой болезни едва ли. От нее умер, например, Сулла. Плутарх рассказывает: "Вся его плоть сгнила, превратившись во вшей, и хотя прислужники их обирали день и ночь, удалить удавалось лишь ничтожную часть. Вся одежда Суллы, ванна, в которой он купался, вода, которой умывал руки, вся его еда оказывались запакощены этой пагубой. По многу раз на дню погружался он в воду, обмывая и очищая свое тело, но ничего не помогало. Тьма насекомых делала тщетными все средства и старания..."
Историк добавлял: "Говорят, вшивая болезнь погубила поэта и певца Алкмена, а также юриста Муция ( не путать с Муцием Сцеволой! — В.Б.) и беглого раба Эвна, — пойманный и привезенный в Рим, он умер от вшивой болезни" ("Сравнительные жизнеописания", т.2, стр.148). И у Даля есть упоминание об этом: "Болезнь вшивость, при которой все тело покрывается вшами".
Говорят, и в наши дни вшивая болезнь погубила одного певца и поэта, несколько юристов и множество беглых рабов марксизма. Некоторых погубила в прямом смысле, других — в нравственном. А были они вовсе не тираны, подобные Сулле, наоборот, весьма пламенные демократы. Да и вшей, то есть известных чужеядных насекомых (pediculus), у некоторых из них ни в одежде, ни в ванной, как у Суллы, не было, разве что кое у кого чуток на лобке. А вот поди ж ты, гибель их иначе как вшивой не назовешь...
28 июня Светлана Сорокина, Валерия Новодворская и еще кучка людей, которым надо опасаться только заворота кишок и вшивой болезни, собрались под вывеской "Глас народа", чтобы судить совершенно недоступного их пониманию человека, умершего от разрыва сердца — Дзержинского.
Его жизнь оборвалась 20 июля 1926 года, через три часа после гневной речи против троцкистов, произнесенной на Объединенном пленуме ЦК и ЦКК. В тот же день пленум известил трудящихся: "Скоропостижно скончался от разрыва сердца товарищ Дзержинский, гроза буржуазии, верный рыцарь пролетариата, благороднейший борец коммунистической революции, неутомимый строитель нашей промышленности, вечный труженик и бесстрашный солдат великих боев. Его вконец перетруженное сердце отказалось работать, и смерть сразила его мгновенно. Славная смерть на боевом посту!"
22 июля Сталин писал в "Правде": "Когда теперь, у раскрытого гроба, вспоминаешь весь пройденный путь тов. Дзержинского — тюрьмы, каторгу, ссылку, Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, восстановление разрушенного транспорта, строительство молодой социалистической промышленности, — хочется одним словом охарактеризовать эту кипучую жизнь — ГОРЕНИЕ.
Буржуазия не знала более ненавистного имени, чем имя Дзержинского, отражавшего стальной рукой удары врагов пролетарской революции... Не зная отдыха, не чураясь никакой черной работы, отважно борясь с трудностями и преодолевая их, отдавая все свои силы, всю свою энергию делу, которое ему доверила партия, — он сгорел на работе во имя интересов пролетариата, во имя победы коммунизма. Прощай, герой Октября!"
Да, Дзержинский испил полную чашу судьбы борца. С юных лет его арестовывали, на долгие годы бросали в тюрьмы, ссылали в дальние края, вплоть да Сибири, а он бежал оттуда, — и все это едва ли не чаще, чем даже Сталин. В 1908 году, после разгрома первой русской революции, в одиночной камере Варшавской цитадели он записал в дневнике: "Пятый раз я встречаю в тюрьме Новый год (1898, 1901, 1902, 1907)... В тюрьме я созрел в муках одиночества, в муках тоски по миру и по жизни. И, несмотря на это, в душе никогда не зарождалось сомнение в правоте нашего дела. И теперь, когда, быть может, на долгие годы все надежды похоронены в потоках крови, когда они распяты, когда много тысяч борцов за свободу томится в темницах, или брошены в снежные тундры Сибири, — я горжусь. — Я вижу огромные массы, уже приведенные в движение, расшатывающие старый строй. Я горд, что я с ними, что я их вижу, чувствую, понимаю и что я сам многое выстрадал вместе с ними.”