Вскоре после его смерти Маяковский через весь континент бросил Максиму Горькому, жившему тогда на Капри:
И Вы/ в Европе,/ где каждый из граждан
смердит покоем,/ жратвой,/ валютцей!
Не чище ль/ наш воздух,/ разряженный дважды
грозою/ двух революций.
Бросить республику,/ с думами,/ с бунтами,
лысинку/ южной зарей озарив, —
разве не лучше,/ как Феликс Эдмундович,
сердце/ отдать/ временам на разрыв...
Это сердце переполняли не только гнев, боль и гордость. Однажды, уже в советское время, Дзержинский, возглавлявший борьбу против беспризорщины, — пять с половиной миллионов бездомных сирот! — признался: "Я страстно люблю детей... Не поверите, но эти чумазые — мои лучшие друзья... Сколько бы талантов погибло, если бы их не подобрали! Всему их надо учить: и рожицу вымыть, и из чужого кармана не тянуть, и книжку полюбить.."
И вот судьбу памятника такому человеку на Лубянской площади, установленного в 1958 году (в один год с памятником Маяковскому) и снесенного 22 августа 1991 г. пьяной ордой под руководством непьющего ханжи Станкевича, собрались решить 28 июня будущие страдальцы заворота кишок и вшивой болезни. А перед этим уже высказалась известная Сванидза: "Памятник ничего себе (это так о работе Вучетича! — В.Б.), и Дзержинский это не Ежов и не Берия, хотя тоже руки в крови по локоть..." Интересно, почему ж в перечне опущен Ягода? Или он на том же посту ничем не запачкал рук, или просто еврейский язык не поворачивается назвать еврея?
А что касается рук Дзержинского, то прежде чем судить о них, полезно бы Сванидзе, например, сходить в Третьяковку, постоять у картины Сурикова "Утро стрелецкой казни" и спросить у рыжего стрельца на переднем плане, с ненавистью пожирающего глазами молодого Петра на вороном коне, что он думает о чистоте рук царя-батюшки, коего потомки, и в их числе даже великий гуманист Пушкин, произвели в национальные герои и нарекли боговдохновенным отцом Отечества.
А потом поразмыслил хотя бы о зацелованных любовниками белых рученьках матушки Екатерины, которая без колебаний и сожалений раздавила восстание Пугачева, а самого Емельяна росчерком правой белоснежной рученьки приказала четвертовать на том же месте, где Петр собственноручно рубил головы стрельцам.
А ведь то были помазанники Божьи. Однако защищая свою власть, не останавливались ни перед чем. Что ж требовать с каторжанина Дзержинского, защищавшего власть народа! А тем не менее, весной 1918 года он собственноручно написал "Инструкцию о производстве обысков и арестов", где внушал своим подчиненным: "Вторжение вооруженных людей в частную квартиру и лишение свободы повинных людей есть зло, к которому и в настоящее время необходимо еще прибегать, чтобы восторжествовали добро и правда. Но всегда нужно помнить, что это зло, что наша задача, пользуясь злом, искоренить необходимость прибегать к этому средству в будущем. А поэтому пусть все те, которым поручено произвести обыск, лишить человека свободы и держать его в тюрьме, относятся бережно к людям арестуемым и обыскиваемым, пусть будут с ними гораздо вежливее, чем даже с близким человеком, помня, что лишенный свободы не может защищаться и что он в нашей власти... Обращение с арестованными и семьями их должно быть самое вежливое, никакие нравоучения и окрики недопустимы... Угрозы револьвером и вообще каким бы то ни было оружием недопустимы. Виновные в нарушении данной инструкции подвергаются аресту до 3 месяцев, удалению из Комиссии и высылке из Москвы" ("Из истории ВЧК. 1917-1921 гг." М., Политиздат, 1958, с.103-104).
Что-нибудь подобное говорил царь Петр? Что-нибудь похожее писала Екатерина хотя бы в письмах Вольтеру?
А Совет народных комиссаров в постановлении от 7 декабря 1917 года о создании ВЧК предусматривал такие меры против врагов революции: "конфискация, выдворение, лишение карточек, опубликование списков" (там же, с.79). Особенно ужасная мера — лишение карточек, не так ли? Но еще страшнее было, когда взамен свободы у контрреволюционера требовали честное слово. Не все выдерживали это жуткое наказание. Генерал Краснов, например, дал честное слово русского офицера, но не стерпел и дважды пускался в вооруженную авантюру против Советской России, причем второй раз уже вместе с немецкими фашистами, за что и был в 1947 году безвременно повешен.