В результате кровавой дискуссии, в ходе которой, по выражению делегата Слободкина, Горбачёв занимался "не просто выкручиванием рук, а откручиванием голов", в новый Устав был включён роковой для КПСС параграф 22, который, несмотря на слабые оговорки, практически узаконил федерализацию партии, провозгласив самостоятельность республиканских партийных организаций и предоставив им право разрабатывать собственные программные и нормативные документы, то есть иметь собственные программы и уставы. Принятие этого параграфа означало ликвидацию КПСС как единой политической партии и одновременно устраняло последние слабые преграды на пути к разделу СССР. Тем самым Горбачёв и Лукьянов на ХХVIII съезде своими руками проложили Ельцину путь в Беловежскую пущу.
Под абсолютно безумным для любой организации лозунгом "власти партийных масс", новый Устав фактически упразднил в КПСС структуру вертикального соподчинения, преобразовав партийные комитеты из органов руководящих в исполнительные, имеющие своей задачей лишь "координацию" деятельности первичных парторганизаций. Последним было передано исключительное право решать вопросы приёма и прекращения членства в КПСС. На практике это означало, что в сложнейших условиях политической борьбы за спасение страны КПСС лишалась возможности очищать свои ряды от предателей и перерожденцев, открыто занимавшихся разрушением партии изнутри. Злонамеренный идиотизм такого положения продемонстрировал апрельский (1991г.) Пленум ЦК, который, как оказалось, по новому Уставу был неправомочен исключить из партии члена ЦК Шаталина, занимавшегося на страницах СМИ зоологически злобной антикоммунистической пропагандой. Новый Устав создал нормативные предпосылки фракционного раскола КПСС, а также вдвое уменьшил объёмы поступающих членских взносов, что означало на деле сокращение финансирования партийных комитетов до 40% от необходимого минимума.
Новый Устав устанавливал выборность Генерального секретаря ЦК на съезде, что адресовалось персонально Горбачёву, выводило его из-под опеки Пленума ЦК и качественно усиливало его контроль над КПСС. Учреждалась также выборная на съезде должность заместителя Генерального секретаря, которому Горбачёв предполагал перепоручить надзор за партией до момента её окончательной ликвидации. На эту должность присмотрели Владимира Ивашко, человека невероятного самомнения, способного часами балагурить на псевдоукраинский манер в самой неподходящей для этого обстановке.
Утром 10-го наступил час пик — выборы генсека. Вести утреннее заседание в этот решающий день доверили Станиславу Ивановичу Гуренко, первому секретарю ЦК КП Украины. Собственно, большого ассортимента в отношении ведущего у Горбачёва не было. Ни Лукьянов, ни Рыжков на эту роль не подходили в силу их, очевидной для делегатов, одиозной близости к Горбачёву. Другие члены президиума за время работы съезда не обнаружили ни таланта парламентских кидал, ни желания обслуживать политические нужды вконец запутавшегося в собственных интригах генсека. Что касается Гуренко, то он ещё до съезда опубликовал несколько статей, содержавших критику политики Горбачёва, что принесло ему популярность в масштабах КПСС. Ему доверяли, и тем он был ценен.
Началось выдвижение кандидатур. Появились кое-какие, как всегда хилые, альтернативы. Депутаты вдруг оживились, как бы обрели второе дыхание, и принялись неорганизованным шумом и смехом выказывать нежелание избирать Горбачёва на новый срок. Перешли к слушанию выступлений кандидатов. По алфавиту: Авалиани, Бакатин. Настал черёд Горбачёва. С постной физиономией изношенного гастролями провинциального трагика, он произнёс: "Я долго обдумывал ситуацию, как она сложилась, — в зале раздались смех и аплодисменты, — искал единственно правильный ответ, — продолжал паясничать Горбачёв под нарастающий смех делегатов, — если меня будут выдвигать, — доносились сквозь шум и смех слова трагика, — кандидатуру свою снимать не буду". (Общий смех и бурные, с издёвкой, аплодисменты.)
В жизни мне довелось много раз наблюдать Горбачёва в самых разных ситуациях, ещё с тех времён, когда он был секретарём ЦК по сельскому хозяйству. Уже давным-давно меня перестали интересовать его слова, зато глубоко заинтриговал один вопрос: было ли ему хотя бы однажды за всю его долгую жизнь в политике по-человечески стыдно. И вот на основании своих собственных наблюдений, на основании того, что мне рассказывали о Горбачёве люди, работавшие с ним, на основании литературных трудов об этом феномене в роду Homo Sapiens, я был бы склонен допустить, что нет, ему ни разу не было стыдно. Не в этом ли главный секрет его феноменальной по своему цинизму политической карьеры? Ведь и сейчас страна второе десятилетие глотает по его милости кровь и слёзы, таскает из конца в конец гробы, вымирает с невиданной нигде быстротой, а ему, нашему славному теперь уже социал-демократу, всё — божья роса. Чуть, и опять сидит героем дня в телевизоре у Гусинского, что-то лопочет, учит нас всех ответственной политике. Ну создаёт же Бог такое!