Сам Дмитрий Михайлович своего часа не пропустил. Он творил реальную историю России не только своими знаменитыми книгами — от "Господина Великого Новгорода" и "Марфы Посадницы" до поистине блестящей серии "Государи московские", он творил реальную историю России и своей жизнью. Страстный проповедник, неистовый ревнитель, друг и последователь Льва Гумилева. Державник, увлеченный красотой имперского замысла. Путешественник, исходивший пешком с фольклорными экспедициями весь русский север. Боец, не кланя- ющийся пулям под Дубоссарами, где вместе с русскими добровольцами отстаивал Приднестровье от румынской оккупации.
Помню его на приеме в югославском посольстве, где он старался объяснить Черномырдину всю пагубность капитулянтской политики России в период тотальных бомбежек Югославии самолетами НАТО. Прямо на дипломатическом приеме известнейшего писателя грубо оттеснили от косноязыкого Черномырдина его туповатые охранники, никогда и не слышавшие о таком писателе; впрочем, не слышал о нем и сам Черномырдин.
Помню его в гостях у Александра Солженицына. Александр Исаевич говорил Балашову, что его дети в Вермонте учили русскую историю по романам Дмитрия Михайловича, а тот в ответ все добивался единой писательской позиции по Сербии, единого писательского воззвания.
Помню его встречи с Геннадием Зюгановым. В Новгороде, где я их и познакомил во время предвыборной поездки, в кабинете в Государственной думе, дома у партийного лидера. Дмитрий Балашов, давний убежденный антимарксист, поверил в Зюганова, в возможность народно-патриотического союза против разрушительных либеральных сил, стал его доверенным лицом во время президентской кампании.
Для Льва Николаевича Гумилева Дмитрий Балашов был сам по себе убедительнейшим примером его пассионарной теории. Своей энергией Дмитрий заполнял все окружающее его пространство. Он никогда не унывал. Никогда не чувствовал себя побежденным. Моя мама помнит его еще по первым годам работы в Карельском филиале Академии наук СССР. С 1961 года. Он тогда создавал в Карелии общество по охране памятников старины, подписывал письма протеста против сноса церквей, за что и был изгнан из науки. Как он сам мне рассказывал, он стал писателем поневоле. Работы не было. Знания, накопленные в фольклорных экспедициях, переполняли. Кормить семью надо было. Сама по себе написалась первая повесть "Господин Великий Новгород", легко пошла в "Молодой гвардии", первый шумный успех. Как часто во все времена на Руси и бывало, Москва оборонила молодого писателя от самодурства местных властей. Затем, в 1972 году, также быстро вышла "Марфа-посадница" и уже с 1977 года он приступил к циклу романов "Государи московские". В те же семидесятые годы я с Дмитрием и сдружился. Дмитрий Михайлович был своенравным человеком. В чем-то напоминающим Льва Толстого. Может, не случайно спустя годы в Ясной Поляне ему вручил Толстовскую премию праправнук великого писателя Владимир Толстой. Трудолюбие, глобальность идей, проповедничество, равное количество детей. Он, как и Толстой, творил подвиг своей жизни. Из самой жизни лепил еще одну историческую драму. По большому счету он не принимал всю послепетровскую Россию. Считая, что страна пошла не по своему, предначертанному ей свыше национальному пути. Своими прекрасными книгами, обращенными в русское средневековье, он показывал русскому народу его национальный характер. Как и у Льва Толстого, его идеи всерьез не воспринимались обществом, но сами книги пользовались громадным успехом. Их читали во всех слоях общества: от коридоров ЦК КПСС до тайных последователей НТС. Его пропагандировали в газете "Правда" Юрий Суровцев и в журнале "Посев" Михаил Назаров практически одновременно. Всем серьезным политическим силам нужна была русская история, и все знали, что более талантливого художественного осмыслителя этой истории, чем Дмитрий Балашов, в России нет. Областной журнал "Север" на долгие годы стал его и художественной и публицистической трибуной, а главный редактор журнала Дмитрий Гусаров — надежным защитником во всех партийных инстанциях.