Александр Проханов ЭВОЛЮЦИЯ ГАРМОНИТЕЛЯ
Мое знакомство с Лазарем Борисовичем Меклером состоялось в самом начале перестройки. Это было время иллюзий, и казалось, что все замурованные в конформистском, застойном советском обществе идеи, взгляды, открытия вот-вот вырвутся на свободу и получат свое развитие, энергетический всплеск. Тогда я опубликовал ряд статей, в которых призывал носителей этих накопленных, но не реализованных идей объявиться и предложить обществу свой клад, свою тайну. И действительно, тогда было предложено множество всевозможных фантастических идей.
Я помню, одна из них была связана с тем, как можно выводить в космос земную материю: поставить вокруг Земли по экватору огромные соляноиды, платформы-ускорители, гоняя по огромной электрической спирали тело, которое, набирая ускорение, выйдет в космос. Другой проект — "теория гармонителей" профессора Малышева, открывшего природу человеческой личности. Разделив людей на властителей и гармонителей, он полагал, что если люди отбросят свои хищнические инстинкты и станут гармонителями, то воцарится всеобщее благо и новое мироустройство.
И среди этих людей был Меклер, предложивший свою космогонию. Тогда он считал, что открыл тайну гена. В то время человечество было взбудоражено проблемой СПИДа, и ему казалось, что, открыв ген, он открыл также тайну вирусов всех болезней и способ бороться с ними. И он выходил со своей космогонией под мотивацией борьбы со СПИДом.
Мы познакомились, я бывал у него дома. Он показался мне человеком — таких много было в советское время, — который был индивидуальностью, совершенно не вписывающейся в систему. Во все времена есть люди, которые совершают огромные открытия в коллективах, в лабораториях: так рождался атомный проект, ядерные и космические ракеты, свершались огромные математические и астрономические открытия советского периода. Но, конечно, всегда были люди, которые не могли работать в коллективах, которые были настолько индивидуальны, и их открытия были настолько радикальны, что просто не могли носить коллективный характер. Это был не результат школы, а результат одной, отдельно взятой творческой судьбы. И Меклер был в этом смысле изгоем. Он хотел реализовать свои открытия за пределами существующих школ, и от этих школ он получал много тумаков, он был ими не принят, гоним. Очень часто бывает конфликт между одаренной личностью и системой, любой системой.
Я тогда увлекся этими представлениями, потому что, еще раз повторяю, это была пора иллюзий. Казалось, что солнце перестройки сулит колоссальный взрыв наук, знаний, личности, общества. Тогда я пользовался определенным влиянием в военных кругах, и Меклер, зная это, пытался через мои связи в армии, в Генштабе своим открытиям придать государственный, военный, стратегический характер. Представьте: армия, которая владеет тайной гена. Она может создать генетическое, бактериологическое оружие, какое угодно. И он хотел поставить свое открытие на службу государству.
При этом, будучи ярким индивидуалом и характерным еврейским ученым, глобалистом, космополитом, общавшимся с мировым научным сообществом, он, неся в себе ряд комплексов, энергично поносил страну, строй, армию, и это меня задевало. В своей экспансивности он задевал и меня, и это кончилось тем, что мы с ним расстались. Расстались, не помню как, без особых конфликтов, поскольку нас ничего не связывало. Я устранил себя от его проблем, потому что очень скоро после этого наступил 1991 год и рухнуло все: и Генштаб, и армия, и связи, и страна, и башни-соляноиды. Перестройка превратилась в хаос. И я, конечно, забыл о Меклере, как и о других многих идеалистах, полагавших, что с Горбачевым пришел ренессанс. Все было погребено под развалинами.
Я о нем не вспоминал десять лет. За это время случились две войны, 93-й год, выборы, масса всего. И вдруг он объявился, звонит мне по телефону, как будто мы попрощались вчера, и тем же экспансивным голосом рассказывает о своей трагедии, которая заключается в следующем. Он звонил, оказывается, не из московской квартиры, где я его навещал, а из Тель-Авива. В Израиле, куда он переехал с волной еврейской эмиграции и где он, по-видимому, искал научный рай, должны были, по его идее, реализоваться его открытия — не в советской "угрюмой шарашке", а в "свободной стихии интеллектуального поиска".
Туда он уехал, продолжил изыскания, продвинул свои представления. И в телефонном разговоре он сказал мне, что владеет тайной "Генома человека" — той тайной, о которой говорили на Окинаве, которая является одной из самых актуальных проблем развития науки. Но и на сей раз он опять выглядел как человек, находящийся в конфликте с системой, как не вросший в ту систему. Коммерческое общество, которое он создал для спонсирования собственных научных разработок и для продажи результатов в фармацевтические фирмы, в генную инженерию, — оказалось наполненным недобросовестными, как он считает, людьми, оно его обмануло, выбросило, по сути, на улицу.