Заметьте, именно это место отдается мэрией под площадку для строительства магазина некоего предпринимателя со звучной фамилией Петросян.
Желание чиновников превратить старинный монастырский, некогда мощеный дворик в настил для подъезда грузовичков, везущих партии женского белья, — это желание выдает подлинных энтузиастов своего дела. Такой энтузиазм, скажете вы, граничит с невменяемостью... Да, возможно. Но подобный подход полностью реабилитирует правительство Москвы, ведь означенное состояние ума совершенно несовместимо со способностью брать взятки или создавать хитроумные комбинации с кв. метрами дорогой московской землицы.
Но в чем же тайна, исток и первопричина столь рискованного и на первый взгляд абсурдного поведения московских властей? Позволю высказать предположение, которое, опять-таки, лежит в плоскости отнюдь не "грубых материй", связывающих кавказскую диаспору и московскую мэрию. Все дело в следующем: прослойка, представляющая в Москве городскую власть, состоит из людей особого типа, психология которого строится на совершеннейшем отрицании чего-либо ветхого, устоявшегося, покрытого паутиной трещин... Душа этих людей требует унификации и подновления сих "руин", возможно, строительства на их месте чего-то блестящего, радостного и полезного, напоминающего "Русское бистро". Можно долго спорить, в чем причина такого мировидения московских чиновников — то ли здесь детская тяга ко всему новому, то ли глубоко запрятанный страх смерти...
Иначе как можно объяснить тот факт, что местность, строение или прочее сооружение, (способное вызвать в чутком сознании столичного чиновника думы о невеликом масштабе собственной жизни, мысли о преходящем характере нынешней тучной, но суетной эпохи), тут же "благоустраивается". К ребристым стенам древней цитадели непременно пристраиваются синие кабинки переносных туалетов. В таинственный заросший сад, знаменитый своими темными обелисками, втаскиваются глумливые жестяные жабы (мэйд ин Тбилиси), а в интерьер старинного императорского дворца врезается душ и спальни на манер турецких гостиниц.
Да, есть что-то очень целостное, характерное и весьма последовательное в культурном облике столицы последних лет. Торговые палатки, выросшие до размеров небоскребов. Неживая помпезность кобзоновской эстрады. Массовые мероприятия на стадионах в стиле а-ля Дуче. Наконец знаменитое выступление Лужкова в старом цирке — где мэр кувыркался на арене и, говорят, под звук литавров прыгал сквозь горящие кольца.
Это многим, повторяю, нравится. Однако не всем. Вот учащиеся физико-математического факультета МГУ, например, прослышав о желании превратить Заиконоспасский монастырь в задворки армянского магазина, — возмутились. Дело в том, что в Славяно-греко-латинской академии учился основатель Московского университета великий русский ученый Михаил Васильевич Ломоносов.
Образованные и законопослушные молодые люди, абсолютно чуждые ксенофобии, называли происходящее "форменным скотством" и в случае осуществления удивительного проекта грозились "разнести все к чертовой бабушке". Эти обещания будущих ученых — не пустые слова. Ведь "может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов российская земля рождать".
Михаил МЕЗЕНОВ
Дмитрий Аграновский __
"Как попасть в американское посольство?
Очень просто — прицелился и попал!"
Анекдот из газеты "Трибунал"
После раздела Советского Союза — абсолютно незаконного — как с точки зрения советского, так и международного права, на мой взгляд, наиболее отвратительные, антирусские и просто античеловеческие режимы установились в трех прибалтийских провинциях России, объявивших себя "независимыми государствами".
Ничтожные по территории, но гигантские по амбициям, эти режимы в их потугах на "цивилизованность" стали карикатурой на западные государства — смешной и страшной одновременно.
Педофильные скандалы в правительстве и теракты в Риге, суды над бывшими партизанами и марши недобитых эсэсовцев, открытый апартеид по отношению к русскоязычному населению и попытки предъявить России 300-миллиардный иск — таковы реалии сегодняшней Прибалтики. Естественно, налицо и все "прелести" дикого капитализма, причем в его самой радикальной форме.