В подобных суждениях нет исследования — вот в чем беда. Они схематизируют все живое" (№5, с.245-246).
Якименко заимствовал теорию отщепенства у И.Лежнева. В статьях "Две души" (1940), "Мелеховщина" (1941), книге "Михаил Шолохов" (1948) Лежнев соорудил конструкцию, в которую загонял казаков: "как люди труда, они тяготели к лагерю трудящихся, как хозяйчики, наделенные особыми привилегиями, они тяготели к белогвардейщине" (указанная книга, с.82). В Григории победил инстинкт "эгоиста собственника", он стал "душителем революции и прислужником империализма", "мелкобуржуазным воителем", "версальцем" (аналогия с палачами Тьера). Его судьба — "это трагедия Каина, проклятого от земли, впитавшей кровь его брата. Изгнанник и скиталец, он жалок, как только может быть жалок и презрен отверженный людьми братоубийца". "У Мелехова будущего нет". Это не наш человек. Штокман разгадал его еще накануне мятежа и дал распоряжение отправить за дерзкие слова в ревтрибунал, но Григорий успел скрыться.
Лежнев со своей страстью разоблачения героя зашел в тупик и потянул туда Якименко, который стал преемником его догм.
Вот выкладки Якименко:
"Не примирился Григорий окончательно с советской властью. После тяжелых заблуждений он пришел, по сути, к бандитскому анархизму: ни красных, ни белых. Ее с замечательным проникновением в жизнь — сложную, кипящую противоречиями — вскрывает М.Шолохов в обусловленности трагического конца Мелехова".
"Разрыв Григория Мелехова с трудовым казачеством и отщепенство явились следствием непреодоленных колебаний, анархического отрицания новой действительности. Отщепенство его становится трагическим, поскольку этот запутавшийся человек из народа пошел против себя, против миллионов таких же тружеников, как и он сам".
"Вихрь истории все грознее звучит в эпосе Шолохова, он захватывает все больший круг лиц, проносится над Доном, над семьей Мелеховых, чтобы затем в последней, в восьмой части уйти вперед, отбросив в сторону растерявшего все общественные и семейные связи Григория Мелехова.
Гибель старого, рождение в крови и муках величайших социальных конфликтов нового мира Шолохов изобразил как закономерный процесс исторического развития, как результат исторического творчества миллионов трудового народа. Все события в эпосе Шолохова определяются могучим движением масс, сметавших своих врагов, развитием и углублением революции, ее этапами". (О трагическом в "Тихом Доне" М.Шолохова. Вопросы литературы, 1958, 12, с.45, 49, 52.)
Все идет по Лежневу: Мелехов — не наш человек, враг, народ пошел правильным путем, а он один никак не может определиться, все бездумно делает напротив.
И ПОСЛЕ ЭТОГО Бушин полагает, что Якименко "возвысился" до понимания: Мелехов — "сильный, цельный человек", "героическая личность", "искатель правды". Такие слова у Якименко действительно есть, повторял он их не раз, но они необходимы были ему, чтоб не столь обнаженно выглядела лежневская трактовка. Слова эти опровергаются рассуждениями о деградации личности, о волчьем в облике и характере Григория, о том, что он лично себя и близких подвел к гибели, что его сына Мишатку может воспитать только зять Михаил Кошевой. Какая там цельность... Вот выкладки: как труженик он тянется к красным, а в личной жизни к Аксинье, хотя, дескать, и ограниченной, живущей только любовной страстью, но связанной с трудовой средой; как ярый собственник — предан белым и не в силах порвать с Натальей, кулацкой дочерью, якобы эгоистичной, думающей только о себе. Самая четкая распланировка... К тому же в отношении к персонажам — "вселенская смазь".
Ведь и В.Литвинов считает Григория и одаренным, и честным, и правдоискателем. Но вот как расписал он его деяния: "Казачье самостийное в его сознании по временам даже как бы отрывается от земной почвы, как бы встает над реальностью повстанческих будней: горят хутора — а он ведет свои сотни по головешкам, уже сгоняют на передовую мальчишек и стариков — а он требует железной дисциплины в мятежном войске, уже не найти в Татарском "ни одного двора, где бы не было покойника" — а он не скрывает перед Копыловым гордости: "Дивизией командуем!" (В.Литвинов. Михаил Шолохов. М. Худ.л-ра, 1985, с.137-138).
Не в счет, что Мелехов бьется в припадке после кровавой стычки с матросами, что он намерен спасти Кошевого от возможной расправы, хотя тот убил его брата, что нежен с детьми, жалеет погубленную красоту, увидев в степи труп женщины. "Что с того?" — изящно отмахивается Литвинов. Главное — он маньяк, опьяненный черной славой, погубитель жизни невинных, перешагивающий через трупы и кровь в поисках "третьего пути", защитник "группового эгоизма" (от клички "отщепенец" Литвинов открещивается, но суть та же). То есть перед нами другой герой, сконструированный по типу скорее Митьки Корщунова. И все-таки — правдоискатель...