Начался бой. Враги были застигнуты врасплох. Они выскакивали из своих окопов, падали с моста, разбиваясь об лед. Некоторые сдавались в плен. Пока шел бой, подрывники, а их было 50 человек, закладывали под мост тол. Всего партизанами было заложено 800 кг тола. И, когда подрывники закончили свою работу, в воздухе появилась красная ракета - сигнал отступления от стратегического объекта. Они отступали, унося убитых и раненых в этом нелегком бою солдат.
Через мгновение багровое пламя осветило всю округу. Это означало, что операция выполнена успешно. Германские захватчики были в такой панике, что даже не стали преследовать партизан, как делали это всегда после наших диверсий. Они были потрясены и раздавлены. В течение месяца после взрыва Голубого моста фашисты восстанавливали его, о чем писал в своих воспоминаниях немецкий генерал Клюген: " Я до сих пор не могу понять, как русским солдатам удалось уничтожить этот мост, который был так надежно укреплен". Немцы, считали, что эту операцию выполнили солдаты-десантники, сброшенные с самолетов. И не могли смириться с тем, что это делали полураздетые, полуразутые, голодные и очень молодые партизаны. Ведь на тот момент некоторым не было и 20 лет. Да и сам мост находился в центральном районе немецких войск.
Эта операция имела большое значение еще и потому, что в это время немецкими захватчиками готовилось грандиозное наступление на Орловско-Курской дуге, и они подтягивали свои войска, солдат и оружие. Таким образом, никаких подкреплений не поступало на протяжении месяца. Вследствие чего на Дуге немцы потерпели поражение. Именно с этого момента и началось отступление германских войск, в то время, как Красная армия делала шаги к победе.
Операция "Взрыв Голубого моста" вошла в мировую историю как одна из самых крупных и блестяще проведенных.
С этого момента прошло много лет, выросло не одно поколение, давно залечены раны войны, но всякий раз, когда я проезжаю через этот мост, с болью в душе всматриваюсь в огромные ажурные фермы этого моста и вспоминаю Конечно, вряд ли кто из рядом сидящих пассажиров сможет догадаться, о чем я думаю. А я вспоминаю. Вспоминаю своих друзей, подруг-девушек восемнадцатилетних, какие были они тогда смелые и энергичные, как шли наравне с мужчинами по очень трудным и коварным военным дорогам. Трудная была наша молодость. И не дай Бог, чтобы детям, внукам пережить то, что выпало на долю нашего поколения.
Из воспоминаний партизана Валентины Петровны Стародубец
Задело!
Геннадий Животов
12 сентября 2013 0
Культура Общество
Эрик Булатов - звезда периода Перестройки. Иногда он пишет своеобразные письма из Парижа, которые нет-нет, да и просачиваются в российское медийное пространство, где тиражируются ad infinitum. Ему недавно исполнилось 80, по этому поводу его посетил корреспондент, и в процессе их беседы родилось очередное такое письмо.
Конечно, затронули темы искусства, состояния самочувствия самого Булатова, понимания им современного мира и процессов в богемных и околобогемных кругах. Но было несколько тезисов, которые меня задели, сильно взволновали. Вспоминая прежние его депеши, я не могу не отметить рассказы о последнем периоде проживания Булатова в России. Структура его быта была выстроена достаточно жёстко. Зимой вместе с Кабаковым или Васильевым они иллюстрировали детские книжки, причём хорошо, качественно, и при этом зимой же писали свои картины, подтачивающие устои великой советской империи. Во всяком случае им казалось, что они делают именно это. Конечно, в мечтах они совершали подвиги за границей, двигали вперёд мировое искусство.
Как и у многих диссидентов, при реальном соприкосновении с Западом их мечты были во многом разрушены.
Так вот, теперь Булатов говорит, что Париж - это провинция, где все устали, где никому ничего не надо. Все мечтают только о том, чтобы привлечь больше туристов в Версаль и Лувр, поэтому эти сакральные места подчас наполняются разной азиатской бредятиной. Зато китайцы с фотоаппаратами косяками прутся в залы великих музеев.
Люди не совсем увязывают между собой весьма простые вещи. Разрушение картины началось с импрессионистов. Булатов говорит, что ему удалось сохранить картину, получается, что он даже не понимает, чем был интересен Западу в восьмидесятые годы. Ему казалось, что он сопрягал тексты с изображениями, а это стиль скорее американский, нежели французский, где всё - цвета, тут зелёненькое, там синенькое. Но у него присутствовали огромный размер, пафос картин, Брежнев в конце жизни со всеми медалями. Булатову казалось, что он, как титан, сбрасывает с себя оковы тоталитаризма. И вот он их сбросил, им заинтересовалась Франция, повезли в центр Помпиду, и вдруг сразу обнаружилась страшная ненависть со стороны своих соотечественников.