КНИГА, НА СТОЛЕТИЕ ОПЕРЕДИВШАЯ ВРЕМЯ
"Антишолоховедение" навязало нам эту мнимую тайну, придуманную загадку: кто написал "Тихий Дон"?
Ответ "антишолоховедов" на этот, искусственно навязанный ими вопрос, если свести его к конечному итогу, бездоказателен и прост: то, что в романе за "белых", — написано Крюковым, за "красных" — Шолоховым. Но разъять "Тихий Дон" на "белую" и "красную" половины, приписав их различным авторам — означает убить "Тихий Дон", потому что весь смысл этого великого романа — в неразрывном трагическом единстве этого главного исторического противоречия ХХ века. Это все равно, что разъять, умертвить живой организм, разрубить у птицы крылья.
На таких условиях орел не взлетит, великая книга не получится.
Но "Тихий Дон" Михаила Шолохова таит в себе действительную загадку, тайну, отнюдь не придуманную, а вполне реальную. И суть этой загадки заключается в следующем.
Как могло случиться, что великую книгу о революции приняли одновременно и "белые", и "красные"? "Тихий Дон" высоко оценивал, к примеру, атаман Всевеликого войска Донского П. Краснов, чья ненависть к Советской власти привела его к союзу с Гитлером.
Но "Тихий Дон" поддержал и Сталин, сказав Горькому в адрес руководителей РАППа, задержавших роман: "Третью книгу "Тихого Дона" печатать будем!".
Решение Сталина о публикации третьей книги "Тихого Дона" было полной неожиданностью для ультралевых радикалов, чье отношение к "Тихому Дону" и его главному герою Григорию Мелехову укладывалось в формулу: "Тихий Дон" — "белогвардейский" роман, а Григорий Мелехов — отщепенец, враг Советской власти. Такой роман мог написать только апологет белого казачества.
Как это ни парадоскально, но ультралевые в этом вопросе, по законам упрощенного, черно-белого мышления, сомкнулись с ультраправыми, которые заявляли: "Тихий Дон" не мог написать коммунист. Его мог написать только белый офицер”.
И сегодня ультралевые и ультраправые сходятся в отношении "Тихого Дона" в одном: Григорий Мелехов для тех и для других — "отщепенец" и враг Советской власти. Только одни в этом видят минус, а другие — плюс.
Кстати, убедительный ответ современному апологету "отщепенства" Григория Мелехова В. Бушину (см. его статью "Почему безмолвствовал Шолохов" — "Завтра", №№ 38, 39, 2000 г.) содержится в статье Ф. Бирюкова "Шолохов отвергал "ортодоксию" ("Завтра", № 47, 2000 г.), с которой я полностью согласен. Что касается попытки Бушина взять под защиту анонимную владелицу черновиков "Тихого Дона", присвоившую чужую рукопись и несколько десятилетий — с помощью журналиста Л. Колодного — скрывавшую ее от ученых и общественности, то вся неприглядность поведения этой женщины и ее защитников раскрыта мной в "Ответе посреднику" ("Наш современник", № 1, 2001 г.).
Мы плохо знаем то время — время появления "Тихого Дона". Иногда нам его представляют как время чуть ли не наибольшей свободы в условиях Советской власти.
В действительности, это было время Троцкого, если не в политике, то в культуре и идеологии. Время жестких и прямолинейных, вульгарно-социологических, черно-белых оценок.
Поразительно, с позиций сегодняшнего дня, насколько уничтожающей была оценка "Тихого Дона", его главного героя и его автора со стороны ультрарадикальной критики и некоторых писателей.
Приведу оценку Шолохова Федором Гладковым, автором твердокаменного "Цемента": "У меня свой взгляд на этого писателя. (...) Идеализируя казачество, он противопоставляет ему большевиков... Большевиков он и не знает, и не любит. (...) Я не знаю, что, собственно, в Шолохове от социалистического реализма".
Причина, по которой в Гослитиздате, куда Шолохов принес первый том "Тихого Дона", с испугом отказались публиковать роман, — та же: "Восхваление казачества! Идеализация казачьего быта!".
"Идеализация казачества", "любование кулацкой сытостью", "объективизм" в изображении классового врага — таковы были обвинения леворадикальных кругов в адрес романа "Тихий Дон".
Надо окунуться в то время, чтобы понять, насколько серьезными были эти обвинения в условиях, когда разворачивалась политика ликвидации кулачества как класса.
"..."Тихий Дон" — произведение чуждое и враждебное пролетариату", поскольку роман "является знаменем", а его автор — "идеологом кулацкой части казачества и зарубежного дворянства", — таков вердикт ультрарадикальной критики, вынесенный в 1930 году.
В послереволюционные, 20-е годы, слово казак, само понятие казачество были словами знаковыми. Казак — это значит, контрреволюционер, враг Советской власти, трудового народа. Казачество — это "нагайки", разгон демонстраций, оплот контрреволюции. "Русская Вандея" — так и только так представляли Дон и казачество леворадикальные круги. И не только они.