В этой свободе самораскрытия чужих точек зрения без завершающих авторских оценок и усматривает Чернышевский главное преимущество новой "объективной" формы романа".
Но разве не этим путем — может быть, не всегда и не во всем последовательно — как раз и идет в "Тихом Доне" Шолохов? Этот объективный, точнее "объективированный", путь полифонического воспроизведения жизни для него особенно труден, потому что речь в романе "Тихий Дон" идет о вещах не бытовых или бытийных, философских, но — о политических, о самой что ни на есть "злобе дня", и, тем не менее, Шолохов идет именно этим, самым трудным в реалистическом искусстве путем, реализуя свой предельно объективный подход к изображаемому во всем строе романа.
Шолохов дает возможность для полной "свободы самораскрытия" различных, подчас — полярных точек зрения без авторского вмешательства и "завершающей авторской оценки", без оглядки на цензуру и власть.
Вспомним, как с позиции казачества описывается в романе начало, точнее — прочувствия начала красного террора в январе 1919 года: "Все Обдонье жило потаенной, придавленной жизнью. Жухлые подходили дни. События стояли у грани. Черный слушок полз с верховьев Дона, по Чиру, по Цуцкану, по Хепру, по Еланке, по большим и малым рекам, усыпанным казачьими хуторами. Говорили о том, что не фронт страшен, прокатившийся волной и легший вдоль Донца, а чрезвычайные комиссии и трибуналы. Говорили, что со дня на день ждут их в станицах, что будто бы в Мигулинской и Казанской уже появились они и вершат суды короткие и неправые над казаками, служившими у белых..."
Коммунист Шолохов не мог написать таких слов! — заявляют "антишолоховеды". Но они не учитывают того, что слова эти писал не политический деятель Шолохов, но художник Шолохов, с тем, чтобы дать возможность для полного самораскрытия тех настроений и чувствований, которые обуревали казачество в те, и в самом деле "жухлые" для него дни.
И точно так же — с полной исторической правдой и объективностью — раскрываются в романе чувства, мысли, устремления и генерала Корнилова, и генерала Каледина, и сотника Изварина, и Листницкого, и Петра или Григория Мелехова.
Самораскрытие Григория Мелехова на разных этапах его внутреннего, духовного и душевного развития воссоздает правдивую картину всех его метаний и исканий. С предельной искренностью и правдивостью Шолохов сумел передать различные состояния мятущейся души своего героя, подчас полярные — от, казалось бы, полного приятия "большевиков" до полного их отрицания. В каждом своем душевном порыве Григорий Мелехов предельно искренен — и в этом-то огромная художественная правда этого характера. Причем это самораскрытие героя происходит без "перста указующего" автора, спонтанно, органично, естественно.
Противоречия в развитии характера Григория Мелехова, так же, как противоречия в романе "Тихий Дон", и прежде всего, конечно же, его главное "противоречие" — между "белыми" и "красными", — были противоречиями объективными, принадлежащими жизни людей; и заслуга Шолохова как гениального художника в том, что он способствовал самораскрытию обеих сторон этого главного противоречия жизни с предельной объективностью и правдой, предоставил право и возможность каждой из сторон "раскрывать и обосновывать свою правоту", не навязывая читателю своей авторской позиции.
Это не значит, что своей позиции у автора "Тихого Дона" не было. Она, конечно же, была, но не имела ничего общего с той упрощенной, левацкой позицией, которую "антишолоховедение" приписывает Шолохову.
И эта позиция, о чем в следующей статье, так же, как и роман "Тихий Дон" в целом, далеко опережала свое время.
Вспомним боль, которая звучит в словах Петра Мелехова незадолго до его гибели: "Ты гляди, как народ разделили, черт! Будто с плугом проехались: один — в одну сторону, другой — в другую, как под лемешем. Чертова жизня и время страшное! Один другого уж не угадывает".
Это и есть главная боль Шолохова, выраженная в его романе "Тихий Дон".
Шолохов был первым — задолго до других (да и где они, другие?), кто почувствовал, понял, осмыслил русскую революцию — это главное мировое событие ХХ века, как великую и героическую национальную трагедию.
Всем памятен праздничный призыв тех лет: слушайте музыку революции!
Но были гениальные художники уже в ту пору, которые за этой "музыкой", в большей или в меньшей степени они принимавшейся, слышали гул и скрежет глубинных сдвигов и проломов, что совершались в тектонических пластах народной жизни. Эти гении — Есенин и Шолохов — воспринимали революцию не как праздник, но как тектонический сдвиг, как трагический прорыв в будущее — через страдания, боль и горе людей, через их разъединение.