Он ещё вполне верит в превосходство " образованного нашего века" с его "более высокой точкой зрения" (которые будет потом едва ли не проклинать) над уродливой и, оказывается, исторически несостоятельной верой народа своего - хотя, казалось бы, восемьсот с лишним лет православного путеводительства привели Русь - Россию, к беспрецедентному в мировой истории расширению её державных границ и завидной остойчивости государственного устроения. "Впрочем, примеривая себя к прежним своим ясенским (так в тексте, - П.К.) воспоминаниям, я чувствую, как много я переменился в либеральном смысле". Но не будем, да и не вправе теперь придираться к отдельным словам, да и смыслам торопливой дневниковой записи, вызванной нередким у русского человека так называемым "святым недовольством собой" и всем своим, русским вообще. Чаадаевский скептический - и обоюдоострый, подчеркну, - максимализм генетически въелся в нашу ещё только нарождавшуюся тогда интеллигенцию, с православным идеализмом, с тягою к Правде смешавшись во взрывоопасную смесь, и с этим предстояло и жить, и умирать, и опять возрождаться. "Всё не так, всё не так, ребята" (по В.Высоцкому). Либеральщина наша с каким-то мазохистским сладострастьем корёжит историю своей страны, по-обезьяньи повторяя самую грязную клевету западных, ещё средневековых, и нынешних политтехнологов, безбожно черня выдающихся деятелей её, с Ивана Грозного начиная, Потёмкина и многих-многих других, не говоря уж о Сталине и Берии Иной раз думаешь: и вправду - "ребята", совсем ещё молодые и неразумные, ещё не укрепившиеся в здравом смысле, тем паче в мудрости, в пушкинской "детской резвости" колеблющие самые основания свои, историческую судьбу на излом берущие, испытывающие - и, наконец, развалившие страну, проложившие теперь дорогу к власти таким проходимцам и паразитам, патентованным иудам и подонкам в нравственном отношении, что, кажется, самим небесам российским тошно А ведь пути в общемировое будущее ценой великих жертв и подвигов первым именно народ наш в ХХ веке прокладывал - ценою, другим недоступной, неподъёмной, какая может быть только великой, меньшей историю не повернёшь. И по тому влиянию, какое оказывала Россия-СССР на ход мировых событий, он, двадцатый, безоговорочно Русский век.
Возвращаясь к дневниковой записи Льва Николаевича, останавливает на себе фраза: "и когда-нибудь фанатизм или разум приведут её в исполнение". То есть мечту, повторю, о "новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле" Уже одно уравнивание между собой фанатизма и разума как движущих сил говорит об утопичности самой хилиастической идеи этой - основанной, надо особо отметить, именно на православном по происхождению идеализме ("всякая душа - христианка"), на весьма преувеличенных нравственных возможностях человека как такового. И толстовство, как явление и учение, построено в первую очередь на этих зыбких основаниях, а прочие привлечённые учения (Конфуций, Лао Цзы, индуистские воззрения и т.п.) использованы, судя по всему, лишь как внешние "подпорки", общечеловеческие черты ему придающие. В этом смысле революционная ересь Толстого - именно русское явление, последовательница и, одновременно, предшественница других революций наших, явных и неявных: Русской Смуты, Раскола и Петровских реформ, 1917 года, августовской 1991 года, - читаемые и осмысливаемые порой как "ре-эволюция", насильственное прекращение её.
Дальнейшая эволюция самого Льва Николаевича Толстого известна досконально. Изумляет же до сих пор та - по его же, кажется, словам - "энергия заблуждения", с какой более полувека проводилась им в жизнь принятая на севастопольских бастионах вероучительная, скажем так, установка. Если принять, что и некоторые заблуждения могут быть хотя бы частью своей благодетельны для человечества, то это покажется на первый взгляд сомнительным. Но тут, по широко распространённому во всём свете убеждению, как раз тот случай - если вообще считать публичную деятельность Толстого и самоё мировидение его заблуждениями. Это скорее можно счесть по-своему понятой им и осуществлённой жертвой во имя человеколюбия - через принятое на себя подвижничество, в истории мировой литературы беспримерное. Как мало кто знавший, но ещё больше любивший и надеющийся на людей, он потому и верил чрезмерно в нравственные способности человека, потому же и ошибался. Это и было его истинной верой - нами, людьми, не вполне заслуженной. Не вполне, мягко говоря, оправданной.