Голод и преступления в отношении деревни, несправедливость репрессий в отношении невинных людей — вот главные вопросы, с которыми правдоискатель Шолохов стучался в душу Сталина в страшные 30-е годы. И Сталин был вынужден слушать Шолохова, отвечать на его письма и принимать меры потому, что понимал, кто такой Шолохов.
Встреча на даче у Горького летом 1931 года была второй встречей Шолохова и Сталина. Первая встреча писателя и вождя состоялась в начале 1931 года. Эту встречу предварило письмо Шолохова, которое он в июне 1929 года послал из Вешенской в Москву своему редактору и другу Е. Г. Левицкой, письмо о положении крестьян Донщины. Письмо настолько страшное, что старая коммунистка Левицкая посчитала необходимым через свои связи передать это письмо лично Сталину.
Шолохов с болью и тревогой писал Левицкой, что на тихом Дону творятся "нехорошие вещи", из-за чего он "шибко скорбит душой". "Жмут на кулака, а середняк уже раздавлен. Беднота голодает... Народ звереет, настроение подавленное, на будущий год посевной клин катастрофически уменьшится... Казаки говорят: "Нас разорили хуже, чем нас разоряли в 1919 году белые". "...Надо на пустые решета взять всех, вплоть до Калинина, всех, кто лицемерно по-фарисейски вопит о союзе с середняком и одновременно душит этого середняка".
Вот такое письмо легло Сталину на стол летом 1929 года. И Сталин не мог не прочитать его, потому что знал первые две книги "Тихого Дона" и имел о них свое мнение. Письмо Шолохова было отправлено из Вешенской Левицкой в Москву 18 июня 1929 года. А 9 июня 1931 года Сталин пишет редактору "Рабочей газеты" Феликсу Кону письмо, в котором называет Шолохова "знаменитым писателем нашего времени".
Правда, дальше Сталина критикует Шолохова за то, что тот "допустил в своем "Тихом Доне" ряд грубейших ошибок и прямо неверных сведений насчет Сырцова, Подтелкова, Кривошлыкова и др.", но эти частные ошибки и неточности не изменили в целом положительного отношения Сталина к роману. Высокую оценку Шолохова Сталин подтвердил в 1932 году в письме к Кагановичу: "У Шолохова, по-моему, большое художественное дарование. Кроме того, он — Писатель, глубоко добросовестный: пишет о вещах, хорошо известных ему".
Если судить по "Журналу регистрации посетителей Сталина в Кремле", с 1931 по 1941 годы у Сталина было 12 встреч с Шолоховым. В действительности, встреч было больше, так как далеко не все встречи — как, например, на даче у Горького, — фиксировались в этом журнале. Судя по тому же журналу, Сталин ни с одним писателем не встречался так часто, как с Шолоховым.
Взаимоотношения двух самых крупных людей в России ХХ века — политика и художника — таят в себе огромный исторический смысл. Они отражают все то же глубинное противоречие эпохи, которому был посвящен "Тихий Дон".
Шолохов направил Сталину не менее 16 писем, некоторые — на десятках страниц — и получил на них письменные или устные ответы.
Следует подчеркнуть: общение шло на равных! Сталин с глубоким уважением и вниманием относился к своему партнеру, хотя в момент их знакомства тому было всего 26 лет, и не испытывал тени сомнения в том, кто автор "Тихого Дона". Находясь в эпицентре политических страстей времени, будучи под неустанным и пристальным вниманием недоброжелательно относившихся к нему спецслужб, Шолохов, конечно же, был "просвечен" вдоль и поперек, все его прошлое, его связи и взаимосвязи были прощупаны и исследованы. И если бы Ягода со товарищи могли найти хоть какую-то зацепку, подтверждающую версию о плагиате, — они немедленно пустили бы ее в ход. Вот почему этой проблемы в отношениях Сталина и Шолохова не существовало.
Была другая проблема. Шолохов был крайне беспокойным и подчас — беспощадным собеседником для Сталина. В своих обращениях как устных, так и письменных, в своих пространных письмах вождю Шолохов для себя не просил ничего — Шолохов просил о снисхождении и пощаде для народа. В письмах Сталину уходили в сторону закрытость, сдержанность и осторожность, о которых писала в своих воспоминаниях о Шолохове Левицкая, — это был открытый крик души. И — боли. Шолохов писал Сталину об испытаниях, выпавших на долю народа в пору коллективизации и 37-го года, в словах, равновеликих по страстности масштабу человеческих бед.