Когда я сжатием информации занимался, мой друг, большой руководитель, говорит: сожми наши законы. Я сжал их. И они исчезли. Он говорит: "Что это значит?" Я отвечаю: "Означает, что ни одного закона нет". Он спрашивает: "Ты можешь это громко сказать?" Конечно. Сказал.
Такой шум поднялся! Как это так?!
Потом я увлёкся государством и правом. Думаю: сколько законов должно быть? Если Госдума издаёт тысячу законов в течение года, это плохо. Это же долгая процедура - обработать социальные фазы общества. Надо в каждой социальной фазе найти ядро.
Вот так меня и стало разводить в разные области. И я не очень сопротивлялся уходу вовне.
Первая любовь - оружие - она так и осталась. Но с выходом на искусственный интеллект и с надеждой, что искусственный интеллект поможет естественному стать теплее, пропорциональнее, добрее.
Вот политические деятели мне стали интересны после того как они напрочь отказались от естественного интеллекта, а искусственный от них очень далёк. У них есть специальный язык: это язык, на котором можно ничего не сказать.
Но в то же время чрезвычайно тонкий интеллект на очень большой государственной высоте недопустим. Он будет начисто лишён творческого начала! Начисто лишён!
Ведь требуется определённая порция неразумности. Гроссмейстеру, который боится сделать ход, и 4 часов мало. Тому, кто во главе, нужно принять решение. Зельдович говорил: до завтра решить задачу. Академия наук будет 25 лет решать. А мне надо до завтра. А чтобы до завтра решить, кроме ума, и дури - в хорошем смысле - немного нужно. Наверху у человека задача - прогнозировать и управлять. То и другое невозможно. Тем, что можно прогнозировать, не будешь управлять.
Затмение Луны можно прогнозировать, а поди поуправляй. А то, чем можно управлять, невозможно прогнозировать: вот как наша экономика, наше общество. И получается, выигрывает тот, у кого в хорошем смысле интуиция с дурью, кто принял решение: хлеб туда, воду туда Хотя были другие варианты. Но пока другие варианты реализуются, люди с голоду умрут.
А.П. Думаю, очень крупные политические деятели претендуют на управление историей в целом, то есть, одновременно, идёт прогнозирование и управление.
Ш.А. Никогда это не получится ни у кого.
А.П. У Сталина не получилось?
Ш.А. У Сталина получалось, но мера была чрезвычайная.
А.П. За формулами ведь нет количества тех или иных жертв. Значит, у него была способность, о которой мы говорим.
Ш.А. Безусловно, была. И не знаю, когда-либо будет ещё такая страна в мире, в которой столько романтизма. Когда поднимали флаг на лодке, у меня мурашки по коже. Почему? Любой чувствовал, что ты - микромодель страны. Ты и флаг! Тебе оказано огромное доверие, ты - частичка, которой доверяют. Тогда говорили: тебе доверяют, делай танк, торпеду. Сроки давали, в которые должен сделать. И в хорошем, и в плохом смысле был романтизм.
Да, плохое было. Но и хорошего навалом. Тепла людского. Когда я уехал в Ленинград, кто обязан был меня обучать, стипендию давать? Тогда, в шестидесятых годах, в столовых чай и хлеб были бесплатны. А если сейчас мальчик какой-нибудь с гор туда поедет, что с ним станет? Я на это не могу глаза закрыть и забыть.
Почему русский Иван должен был всё это для меня делать? И когда у меня встречи с детьми, я говорю, что я расплачиваюсь с русской профессурой, которая меня ещё и уговаривала учиться. Я на занятия не ходил, меня спрашивали: почему? Отвечал: неинтересно. Мне говорили: тебе это пригодится. А я: что значит пригодится? Я ведь не беру с собой бульдозер. Может, пригодится. Кто это должен был слушать мои капризы? Это было. И теперь я отдаю. Задача отдавать то, что можешь.
Говорят, внутри нас есть ещё кто-то: астральный, духовный мудрец. Тебе бывает трудно, поскольку ты телесный. Но ещё внутри есть ты. И ты должен повторить про себя и вслух: иду. И "тот незабвенный, который со всеми идёт, кто идёт". Другие не думают, что ты идёшь на Эверест. Но ты идёшь на Эверест! Тебя кусают маленькие собачки, трудно, но идёшь. Ты не должен отвлекаться. После первого перевала кто-то, кто кусал, пожалеет. После второго ещё пожалеет. Не пожалеет, так просто подумаешь, что тебя пожалели. Ты должен идти. Кто идёт, тот всегда пройдёт. Такая идеология была в расцвете моей молодости. И я не могу ей ни при каких обстоятельствах изменить. И мне дорог русский Иван, который говорит не "дай прикурить", а "дай огонька". Вот от счастья проваливаюсь! Эта такая искренность! И кто это у меня отберёт? Я хочу успеть отдать. Мне дорого, что дети сказали: пусть он у нас здесь останется.