Более всего я уважаю майонезные баночки, хотя они в своем стеклянном сообществе почти изгои — за них дают всего десять копеек. Но я уважаю их за честность, за доброту, за праведность, их прозрачная совесть не замутнена спаиванием русского народа. Маленькие кладези безобидного майонеза, благородного меда, терпкой горчицы, тертого хрена... Незамысловатые, без наворотов и выпендрежа, коими славятся бутылки из-под дорогих элитарных напитков. Изящные, с выгравированным гербом, красивые — спасу нет! — они не стоят вообще ничего. Нет, пока в них что-то есть, они еще как стоят! Но потом неизбежно превращаются в ничто... Вам это ничего не напоминает?
Я нашла свой Клондайк. Прямо в Щелкове, на улице Первомайской, тянущейся параллельно железной дороге. Здесь стоят дома барачного типа (их строили пленные немцы), в подъездах которых висят расписания, когда какой квартире дежурить. Этот интересный обычай завелся после того, как местная мафия подожгла несколько домов — расчищала себе территорию. Дом №9 сгорел дотла, остались лишь скелетированные конструкции. Потом и они рухнули, и теперь я, разгребая руины, набираю целую сумку пустых бутылок.
Но обогатиться мне не суждено: к посуде требования ужесточились. В облюбованном мною пункте перестали брать бутылки с широким горлом, пришлось пристраивать отверженных по другим "приютам", а потом их перестали принимать везде. Очень трудно сдать посуду из-под минералки с выгравированными оленями. Попали в опалу чекушки с ободком. Наложено табу на "Афанасия Никитина" — бутылки наподобие конусообразного бамбука, из Твери... Все же я не выбрасываю отечественные "шкурки", верю, что настанет и их черед. Концентрирую их на балконе, а водочными этикетками покрываю дверь в ванной. Из них следует, что в каждом подмосковной городе, по крайней мере, два водочных завода. И ни один не разоряется!
Скопидомство мое оправданно: сберегла бутылки из-под пива "Невское" — и их стали снова принимать. На радостях я даже сочинила поговорку: где копился, там и пригодился. Однажды мне попалась бутылочка с импортной наклейкой, но похожая на "невскую". Содрала наклейку — и приемщик ни о чем не догадался. В другой раз нашла "Голд-Клинское" с этикеткой на иностранном языке и невесть откуда взявшимся золотым воротничком. Не совсем "Невское" — и тело темнее, и горлышко уже, но я "ощипала" кормилицу — и опять никто не заметил подлога... По-моему, я стала фальшивомонетчицей. И венгерский роман (не помню автора), написанный в XIX веке и повествующий об изготовителе поддельных денег, — про меня. Цитирую по памяти: "Людям, баловням счастья, которым часто случается держать в руках пятифоринтовую банкноту, не дано оценить ее величины. Они равнодушно вынимают деньги из кошелька и, не дрогнув, разменивают их, не сетуя о том, что деньги эти уплывут очень и очень скоро". Больно смотреть, как уплывают мои копейки...
Мой "бизнес" страшно вреден для здоровья — копаешься же в грязи, часто случаются кишечные расстройства. А вчера я и вовсе натерпелась страху! Тяжести-то таскаешь неподъемные, жутко разболелся низ живота. Все, думаю, надорвалась, сейчас кровотечение откроется — и никто меня лечить не будет, нет ни денег, ни полиса. Потом успокоилась: наверное, просто застудила мочевой пузырь, ковыряясь на ветру. И снова разволновалась, как представила себе зловонный коридор с вывеской "Урология"... От боли даже деформировалась походка. Поднялась температура. Прощай, здоровье! А то и жизнь... Но сегодня все поэтапно исчезло. Еще поживем, значит. Пособираем...
Бутылки — спутники мои. Неразлучные. Даже в техникум ходила сдавать документы с сумкой. Она предательски звенела.
Щелково — город контрастов. Я копалась в урне возле горсовета, когда с административного крыльца сошли мужик и баба, шикарно разодетые, баба достала мобильник, приложила к уху, и пока они шли к своей иномарке, она наболтала на столько, сколько я не заработала за полтора "урно-часа".