М.А. Так-то оно так, Володя, но ведь столько завистников даже среди писателей. Столько ненависти вызывает каждый твой успех, каждая премия. Я помню это еще по тем временам, когда был председателем Комитета по российским премиям. Тридцать претендентов, а даешь только от силы троим-четверым. Остальные негодуют. Вот и сейчас прижизненная премия уже столько пересудов вызвала. Получается, что лучше бы ее совсем не было. Лучше бы никому не давать? Я представил себе человека, у которого все мыслимые награды есть, а вот алексеевской премии нет, как лютовать будет?
В.Б. Пусть лютуют. Я считаю, Михаил Николаевич, главное делать дело, писать, учреждать премии, выпускать журналы и газеты, и этим служить русской литературе в меру своих больших или малых сил. А то, что у нас есть много скандалистов и завистников, так их везде и всегда много было. Перемелется, мука будет.
М.А. Из этого своего юбилея и учрежденной премии я понял, что далеко не простой человек губернатор Аяцков, хоть я и воюю с ним непрерывно по всем политическим вопросам, включая, кстати, и вопрос о земле. Когда он премию учредил, я говорю: вы что, меня уже к краю подталкиваете, не терпится, что ли? Он говорит: нет, по-другому, Михаил Николаевич. Разве не приятно будет молодому вашему коллеге из ваших же рук получить первую премию? И потом, вы уже все свое главное написали, когда уйдете, там писать не будете. Мы уже сейчас знаем вам цену. Нам достаточно того, что вы уже сделали...
В.Б. Ну а вы сами довольны тем, что удалось сделать? Думаю, тот же "Мой Сталинград" зрел в вас давным-давно. Но что-то мешало, почему-то откладывали. В "Солдатах" — Курская битва, в "Драчунах" впервые в литературе показали голод 1933 года, и уже под конец жизни "Мой Сталинград". Кто устанавливал этот перечень. Эту очередность? Сама жизнь? Цензура? Наитие?
М.А. К Сталинграду я не случайно под конец обратился. Почему я начал с Курской дуги в "Солдатах"? Вроде бы нелогично. Скажу честно, вначале побоялся, думал, с малым своим литературным опытом не вытяну такую махину. Лучших времен дождусь. Пока я размышлял, Сталинграда не стало. А о волгоградской битве писать не хотелось, фальшь бы одна пошла. Это было так позорно и так некрасиво. Забыть о народном подвиге из-за того, что город не тем именем якобы назван. Потом пришло время, когда оказалось, что главное сражение было на Малой земле, а Сталинград вообще где-то сбоку. Я этому подыгрывать не хотел. Началось вранье, вся история войны наперекосяк. Я начну-начну и бросаю. Так добросался, что растянулось это на 30 лет. А потом жило во мне также огромное желание больно и жгуче сказать правду о голоде 1933 года. Собственно, это две мои главные темы в литературе, да и в судьбе. Коллективизация и голод 1933 года и Великая Отечественная война. Сквозь кровь войны и голод крестьянства вел я своих живых героев. Не для того я уцелел и во время голода, и во время войны, чтобы будучи писателем, не рассказать об этом своему читателю. Я понял, что не смогу написать "Мой Сталинград", пока не написал роман о голоде в Поволжье. Написал. Сначала все было прекрасно, "Драчуны" выдвинули на Ленинскую премию. Более того, вам, наверное, первому рассказываю, уже было проведено голосование по "Драчунам", и меня уже тайком поздравляли с присуждением Ленинской премии. Единогласно, при тайном голосовании, присудили мне Ленинскую премию. Бывший первый секретарь комсомола Пастухов мне позвонил после голосования и торжественно поздравил. Уже появились статьи о романе и в "Правде", и в литературных газетах. Вышла знаменитая статья Михаила Лобанова. Лучшая статья обо мне. Признаюсь, я ведь ее сам же и отвез в журнал "Волга", передал главному редактору, хорошему русскому поэту Палькину.
В.Б. Так что вы читали эту прогремевшую на весь мир статью еще в рукописи и были согласны со всем, что там написано?
М.А. Конечно. Я и помог ее опубликовать в "Волге". Мне она ужасно понравилась... Так обидно, когда после шумного скандала кто-то сказал Михаилу Петровичу Лобанову, будто я во всем обвинил его и от статьи отказался. Чуть ли не заявив о ее вредности. Не было этого. А было другое. Конечно, досталось на орехи и Лобанову, пропесочили везде будь здоров, Николаев написал пасквиль в "Литературной газете, затем Оскоцкий в "Литературной России", приняли партийное постановление по статье, но и меня же за роман лишили Ленинской премии уже после голосования по присуждению. Заставили отменить решение. Роман "Драчуны" признали антисоветским и премию Ленинскую решили передать другому. Вызвали в ЦК Георгия Мокеевича Маркова на ковер, дали ему там взбучку и приказали выходить из положения, как угодно. Вы допустили ошибку, вы должны ее исправить. Марков собрал всех членов Комитета по премиям и дал понять, что надо найти другого лауреата. Перечеркнули результат и дали Мустаю Кариму. Он, конечно, чувствовал себя неловко: хороший писатель, и премию заслужил не меньше моего. Но в тот раз занял мою полочку.