Сонный, измотанный за последние дни Виктор Степанович взял трубку. Он был, конечно, раздражен. Мало того, что ему не дают отдохнуть, да еще и проблему задали, выходящую за рамки компетенции премьера. Черномырдин не успел, фигурально выражаясь, глаза продрать, еще сознание не включилось на всю катушку, а в ухо уже дятлом долбил Куликов:
— …Нельзя прекращать огонь, Виктор Степанович! Трошев высадил десант, люди находятся на горах. Если мы прекратим поддерживать их авиацией и артиллерией, то обречем ребят на гибель!..
Виктор Степанович слушал-слушал и наконец сорвался:
— Это решение верховного! Ваше дело — выполнять приказ, а не обсуждать его! В 9.00 прекращайте огонь артиллерии, авиацию — на прикол! Максимум, что я вам разрешаю: отвечать автоматным (только автоматным!) огнем на огонь противника. Все! Разговор закончен!..
Куликов бросил трубку, чертыхнулся, но не сдался под напором окриков Черномырдина, решил дозвониться до Ельцина. Однако его убедили, что это дело — бесперспективное. Казалось, все — "труба" нашему десанту, "труба" идее, ради которой сложили головы солдаты и офицеры из отряда майора Звягина, "труба" замыслу окончательно разгромить бандитов в районе Шатоя… Другой генерал на месте Куликова давно спасовал бы перед беспощадными обстоятельствами. Но Анатолий Сергеевич связался со мной и сказал:
— Значит так, Геннадий Николаевич. Я — командующий Объединенной группировкой войск, и я беру всю ответственность на себя. Бей их, гадов, всеми средствами! Нужна авиация — поднимай в воздух, нужна артиллерия — круши бандюков снарядами. Не бойся. Я за все отвечу. Черт с ней, с Москвой. Москва далеко, а нам тут, на месте, виднее…
У меня сердце подскочило в груди. Я готов был расцеловать Куликова. Но одновременно и страшно стало за него. Как бы не сняли — подумалось.
Утром наш десант посыпался с гор на головы боевиков, как снежная лавина. В 9.00 полным ходом работали артиллеристы, в небе стрекотали вертолеты. В бандитском стане началась паника. Враг дрогнул и побежал.
Но одновременно радиоэфир накалился от воплей чеченских лидеров. Они жаловались своим союзникам в Москве на своенравие генералов из ОГВ. Неуправляемый Куликов, дескать, проигнорировал приказ верховного. "Эдак он скоро и Кремль будет бомбить. Дождались Бонапарта?!", — звучали по космической связи провокационные угрозы…
Ближе к полудню на меня вышел Анатолий Сергеевич:
— Все, Геннадий, стой! Больше держаться не могу. Давят, сил нет. Останавливай всех и закрепляйся.
— Понял вас, — отвечаю. — Даю команду "Стоп".
— Успел что-нибудь? — спросил Куликов.
— Успел, — говорю. — Добить уже не смогу, но зато Шатой наш, а главное — люди целы.
— И то хорошо, — вздохнул Анатолий Сергеевич. — Спасибо тебе, ребят поблагодари.
— Это вам спасибо, — отвечаю, заканчивая разговор.
Те несколько часов, которые отвоевал у политиков Куликов, фактически решили исход дела в нашу пользу. Не до конца, но все же склонили чашу весов на нашу сторону.
Москва не забыла упорства Анатолия Сергеевича. В конце концов его сместили с должности командующего ОГВ… путем повышения — назначили министром внутренних дел РФ. Лишь бы от Чечни подальше. Надеялись, что он утонет в текучке других дел. А он не утонул. Будоражил правительство, боролся с политикой полумер в отношении Чечни, открыто выступал против сторонников замирения с боевиками. Мало того, развернул войну с коррупцией внутри МВД— наверное, самую безнадежную войну.
По-офицерски прямолинейный, он не умел хитрить и ловчить в извилистых и полутемных коридорах власти. Быстро нажил себе кучу врагов. Боевые генералы, познакомившиеся с ним в Чечне, искренне переживали за Куликова. Боялись, что его подставят где-нибудь, вынудят уйти в отставку. В конце концов так и случилось. Но у Анатолия Сергеевича был резерв времени, чтобы сделать для государства немало хорошего.
Впрочем, даже если бы он ничего не сделал, то одно лишь его присутствие в правительстве благотворно влияло на ход событий. Так, к примеру, присутствие в актерском ансамбле В. Высоцкого или В. Шукшина — некая духовная гарантия того, что фильм приличный. Для меня министр Куликов — нравственная и политическая гарантия того, что поведение государства будет предсказуемым и чистоплотным.